– Я спускаюсь вниз.

Роза этого не любила. Она не очень полагалась на здешнее «внизу». В Охель-Моше, когда Бекки не было дома, она знала, что та у кого-то из соседок или в саду, вместе со всеми детьми квартала. А что такое «внизу» здесь? Большие улицы с машинами, городской сад, где бог весть кто шляется. И все же Роза понимала, что не может не пускать Бекки. Девочке уже одиннадцать, она большая и красивая, тьфу-тьфу, и разве Роза может сказать ей, чтобы сидела дома, только потому, что ей страшно?

В эти часы, когда дома не было ни девочек, ни Габриэля, Роза сидела на балконе и считала проносящиеся по улице машины – большие машины компании «Ха-Мекашер», которые на остановке напротив их дома высаживали пассажиров и принимали новых, и маленькие, как у Габриэля. Иногда она видела, как большой черный автомобиль въезжает в ворота Еврейского агентства, описывает круг, разворачивается и высаживает людей, которые казались ей очень важными персонами.

Она любила слушать отзвуки голосов, доносящиеся во время минхи из синагоги Йешурун. Иногда у нее мелькала мысль спуститься в синагогу, посидеть на женской половине… Но с кем она окажется рядом? С чужими женщинами? То ли дело синагога в ее квартале: там она знала каждого человека. Роза чувствовала себя одинокой и неприкаянной, в голову лезли нехорошие мысли, но она старалась гнать их от себя.

Как велел Габриэль, она перестала говорить об Эфраиме, но не перестала думать о нем. Она по-прежнему ничего не слышала о брате, не имела от него вестей после убийства Матильды. Сара Ланиадо, которая была для Розы источником новостей, выгнала ее из дому и велела держаться подальше, пока шум не уляжется. Да и как бы она пошла к ней сейчас? Откуда ей знать дорогу? И что скажет Габриэль, если она уйдет из дому и направится в Суккат-Шалом?

Прохладный восточный ветер, повеявший со стороны Старого города, не успокоил охватившего ее жара и тревоги. Одиночество жгло ее. Раньше они были близки с Рахеликой, но с тех пор, как Габриэль запретил ей ходить в гимназию и посадил работать рядом с собой в лавке, девочка почти не разговаривает ни с ней, ни с отцом. Ходит в лавку, работает рядом с отцом, делает все, что он скажет, – но даже не улыбнется, весь день с кислой физиономией. Габриэль, конечно, прав, ведь, когда в ночь комендантского часа Рахелика не вернулась домой, Роза думала, что у нее сердце разорвется. Лучше пусть будет рядом с отцом, чем ходит в гимназию; кто знает, какие опасности там ее подстерегают. В любом случае, через год-два найдет себе жениха, зачем ей эта гимназия?

А Луна с каждым днем становится все большей модницей. Выглядит как девушки из журналов, прямо голливудская актриса. Откуда она такая красотка? Понятно, что не в нее, но даже Габриэль не настолько красив. Да и во всей его семье нет таких красавцев. Да что там, во всем Иерусалиме нет! Только бы не во вред эта красота, только бы не принесла она неприятностей. Ну вот где эта Луна? Шастает где-то по улицам, вместо того чтобы прийти отдохнуть в сиесту…

Однажды вечером, когда Луна собиралась выйти из дому, нарядная, на каблуках высотой с Масличную гору, Роза сказала ей:

– Смотри, как бы тебе не упасть со своих каблуков и не разбить себе голову.

Луна смерила ее ледяным взглядом:

– Это ты смотри, как бы тебе не превратиться в одно из кресел в гостиной. Сидишь сиднем целый день и носу из дома не высовываешь.

Роза побледнела. Столько лет прошло, а она все не привыкнет к ехидству старшей дочери. Она сняла тапку и швырнула в Луну, но та успела выскочить за дверь. Нет, я так не могу, лихорадочно думала она, Луна должна уйти из дому! Сегодня же поговорю с Габриэлем. Нужно найти ей жениха, хватит, она уже здоровая лошадь, пора уже уйти ей в свой дом, пусть отравляет жизнь мужу, а меня оставит в покое.

Дверной звонок заставил Розу сорваться с места. Уже почти год живут они на Кинг-Джордж, а она еще не привыкла к звонку.

– Минуточку! – крикнула она и пошла открывать.

К ее удивлению, в дверях стоял Габриэль. Не здороваясь, он прошел прямо в спальню, разделся и, не вымывшись, надел пижаму, лег и закрыл глаза.

Габриэль в последнее время стал сильно уставать. Все тело у него болело, кости будто отяжелели, ступни горели, он почти все время чувствовал себя утомленным и подавленным. Он приписывал это тревоге из-за неизвестности, из-за событий, которые набегали друг на друга, страху за благополучие девочек и тягостному ощущению, что он их теряет. А еще он был озабочен состоянием дел в лавке: из-за ситуации в стране люди перестали покупать деликатесы, поток посетителей редел с каждым днем. Даже британские солдаты, его постоянные покупатели, теперь держались на расстоянии и избегали приходить на рынок Махане-Иегуда просто так, за покупками.

Спрос на халву тоже упал, а его компаньон Мордух Леви оказался человеком тяжелым и упрямым и не хотел слушать никого, кроме себя. Когда Габриэль предложил уменьшить объем производства, пока ситуация не улучшится, тот настоял, чтобы фабрика работала как обычно, притом что количество заказов день ото дня уменьшалось.

– Не волнуйся, Эрмоза, положись на Мордуха, все будет в порядке!

Но Габриэль не мог полагаться на Мордуха. Что-то шептало ему, что концы с концами не сходятся. У него пока не было доказательств, но что-то в поведении Мордуха не давало ему уснуть. Нужно приглядывать за курдом, подумал он, прежде чем закрыть глаза.

Ветры войны дуют в стране. Автобус «Ха-Мекашер», который возит детей из Старого города в школу за его стенами, обстреляли. Стекла лопнули, только чудом никто из детей не пострадал. В Старом городе убит некто Мизрахи, пришедший на рынок за покупками, Йосеф Иехезкель ранен у Яффских ворот и потерял зрение. Председатель Еврейского комитета Иерусалима Вайнгертен потребовал от губернатора усилить охрану горожан-евреев, но, похоже, не был услышан. Между тем ситуация все ухудшается. Зима 1945-го – тяжелая зима. Проливной дождь хлещет по крышам Иерусалима, улицы залиты потоками воды, пройти невозможно.

Здоровье Габриэля ухудшается, его мучает бессонница, по ночам он мокрый как мышь. Нервный, нетерпеливый, сердится из-за каждого пустяка. Ему трудно встать утром, сесть в машину и поехать в лавку, а в лавке он быстро устает и еще до перерыва чувствует себя обессиленным, словно держит весь мир и всю скверну этого мира на своих плечах. Все, чего он хочет – лечь в постель и уснуть. Ноги не держат его, он даже перестал ходить к толстяку Францу, чтобы купить газету и побеседовать о положении в стране. За газетой он посылает Рахелику. На фабрику халвы он тоже не наведывается и хоть не вполне полагается на курда, но позволяет тому вести дела. У него едва хватает сил на то, чтобы заниматься лавкой. Вопреки своим правилам, Габриэль передает все больше полномочий Мацлиаху и почти не вмешивается в работу. Ему тяжело сесть на стул и тяжело встать, все мышцы скованы. Движения становятся все замедленней, порой он теряет равновесие.

– Пойди к доктору Сабо, – говорит Роза. – Может, ты простудился? Может, съел что-то нехорошее?

Но Габриэль, болевший всего раз в жизни, отметает все ее слова взмахом руки: