Вернувшись в С., мы с моей группой провели разбор полетов у меня на квартире. Даша тоже была с нами. Разбор вел мой заместитель.

В походе ребята слушались меня беспрекословно, но теперь они сложили с меня полномочия руководителя. Меня удивило, как мастерски мой преемник провел обсуждение. Он был прирожденным командиром.

Обо мне не говорили ни слова. В конце я спросил:

– Вы расскажете тренеру о лавине?

– Нет, – ответил за всех этот парень. – И Хальтер ничего не расскажет. Но при одном условии: ты никогда не появишься в нашей секции.

– Ок! – сказал я.

– А ты, Дашка, – продолжал парень, – когда приедешь домой, сразу беги и записывайся в горные туристы. Ты настоящий мужик!

Когда они ушли, мне стало, не скрою, тоскливо. Но Даша вернулась. Ей хватило десяти минут, чтобы отстать от ребят и вернуться ко мне.

Я спросил ее:

– Они ничего не заподозрили?

– Никак нет, командир! – весело сказала она.

Мои родители были на даче. Я набросился на нее с такой голодной страстью, что она, по-моему, даже испугалась…

Нужно ли говорить, что в походе мы тщательно скрывали от всех, что произошло в пастушьем балагане? И только сейчас я, старый кретин, понимаю, что гораздо труднее было ей, а не мне. Ну, даже просто в физическом смысле. Мне-то казалось, что больше страдаю я, а она немного посмеивается надо мной и моей трусостью.

Первая холодная ночевка в палатках была уже после нашей стоянки в балагане. Распределять места в палатках пришлось мне. Конечно, я отправил ее спать в другую палатку. «Слушаюсь, командир!» – улыбнувшись, отрапортовала она. Я чуть не треснул ее по голове. Потом я дико страдал и ревновал в палаточной темноте, воображая, как моя женщина лежит в моем свитере, стиснутая меж двумя молодыми парнями…

– Скажи, они приставали к тебе? – спросил я, когда мы, голые и потные, лежали на двуспальной родительской кровати. – Скажи честно, они к тебе приставали?

– О-о! – ответила она. – О-о!

– Что «о-о»?! – взбеленился я. – Скажи мне!

Даша ничего не ответила.

На следующий день возвращались родители, а я провожал Дашу на вокзал.

– Ты будешь мне писать? – спросила она, когда мы уже стояли возле ее вагона.

– А сама ты как думаешь? – ответил я вопросом на вопрос.

– Ты любишь меня? – шепотом спросила она.

– Что за странный допрос? – сказал я. – Конечно, я тебя люблю.

– Но до сих пор ни разу мне не говорил.

Когда я сообщил родителям, что еду в Москву и поступаю в Литературный институт, отец посмотрел на меня удивленно.

– Ты уверен, что у тебя есть литературный талант? – спросил он и попросил показать рассказ, который я отправил на конкурс. – Ты ведь сделал копию, печатая его на машинке?

– Нет, – покраснев, соврал я, – копирки не нашел.

Они с мамой провожали меня на вокзале, и отец вдруг сказал:

– Никогда никому не завидовал. Но тебе завидую. Это – Москва! Дай слово, что не вернешься в нашу деревню!

Впервые в жизни я почувствовал в его словах гордость за меня. И я выполнил просьбу отца. Я остался в Москве. Даша из С. с намечавшимся животом мне в девяносто первом была совсем не нужна. Мне нужна была московская прописка. Я уже сделал предложение Тамаре, хотя знал, что у нее роман с Игумновым. Сначала она мне отказала, потом заявила, что еще подумает. Она не любила меня, я не любил ее. Но так вышло.

Между волком и собакой… Так в народе говорили о предрассветных сумерках. Волки уже не воют, а собаки еще не лают. Это примерно и есть то зыбкое состояние души, которое я испытываю сейчас. Я второй раз в жизни потерял любящую меня женщину. Обрел ненавидящую меня дочь. За один вечер, проведенный с Игумновым, из знаменитого писателя превратился в полное ничтожество. Да, я все вспомнил… Только… нужно ли мне это?

Я никогда не был в С. Я был в Берлине, Лондоне, Мадриде, Нью-Йорке… Однажды зимой я отдыхал на юге Индии в штате с труднопроизносимым названием Тируванантапурам. Но я никогда не был в С. Тем не менее я быстро нашел коттеджный поселок, где живет Даша. Когда-то здесь жили еще Игорь и Вика.

Я не стал брать такси и на двух трамваях с пересадкой выехал за город. Спросил у вышедших со мной пассажиров короткий путь в поселок Спутник и отправился к нему через лес. Вскоре тропинка стала петлять, и я пошел наугад, хотя это было рискованно.

Мой травмированный мозг обладает одной неприятной особенностью. Если из двух заданных вариантов мне нужно выбрать правильный, я обязательно ошибусь. Если в моих руках связка ключей, где есть два похожих, но только один подходит к нужному замку, первый же выбранный мною ключ застрянет в личинке замка. Если я ищу в городе какое- то здание и, выйдя из метро, наобум решаю, повернуть мне по улице налево или направо, я непременно сверну не туда, и придется возвращаться. Если подброшу монетку и попытаюсь угадать, орел или решка… В общем, понятно.

Когда я рассказал об этой странной особенности моего мозга своему врачу, Мефистофель засмеялся.

– Исключено! – сказал он. – Теорию вероятности никто не отменял. Я имею в виду не Эйнштейна, а банальный принцип вероятности, если вопрос касается «один к двум». Просто, когда вы делаете случайный, но правильный выбор, например с ключом, вы о нем забываете, потому что это не доставляет вам неудобства. А когда вставляете в замок неверный ключ, то вспоминаете о какой-то якобы особенности вашего мозга и это застревает в памяти.

Я предложил испытать меня.

Он снова засмеялся и достал из кармана серебристую монету.

– Это доллар, – сказал он. – Мой счастливый доллар. Мой талисман. Когда-то мне подарил его в Вашингтоне чудаковатый бомж, которому я, пожадничав, бросил в картонную коробку три одноцентовые монеты, завалявшиеся в моем кошельке. Бомж догнал меня и, глумливо ухмыляясь, торжественно вручил мне доллар. «For good luck!»[13] – сказал бомж. И этот доллар действительно всегда приносил мне удачу. Не скажу счастье, но удачу, а это не шутка.

– Ок, – сказал я. – Давайте испытаем мою и вашу судьбу! Если с пяти попыток я неправильно угадаю, орел или решка, вы отдадите мне ваш доллар. Если я ошибусь и назову правильный ответ, вы получите сто баксов прямо здесь и сейчас.

Мефистофель задумался.

– Риск, конечно, есть, – сказал он, – но такой маловероятный, что я согласен…

Через пару минут врач с удивленным видом протягивал мне доллар.

– Оставьте его себе, – возразил я.

– Нет уж, – Мефистофель нахмурился. – Вы сглазили мой талисман. А не хотите поиграть со мной на пару в рулетку? Рулетка хотя и запрещена законом, но не для таких людей, как мы. Вы будете подсказывать, ставить мне на черное или на красное, – а я буду ставить наоборот. Вдруг мы озолотимся?