Я чувствую, что у меня темнеет в глазах.

– И тогда Игорь прилетел в Москву и назначил мне встречу в ресторане «Пушкинъ», – продолжает Слава, изучая меня внимательным взглядом, словно ожидая момента, когда я упаду в обморок. – У меня дела шли архиневажно. Я ушел из своего холдинга, со всеми поругался, пытался самостоятельно встать на ноги, но ничего не получалось. Рынок массовой беллетристики был уже забит. У меня не было сети распространения. Инвесторы кидали меня один за другим. Я ушел от третьей жены и начал бухать, что для серьезного бизнеса последнее дело. И вот в ресторане «Пушкинъ» Игорь предложил мне дьявольскую сделку. Я должен был всего лишь издавать твои книги. Но не просто издавать, а раскручивать.

– Ерунда! – возражаю я. – Невозможно раскрутить книгу, если не сработало сарафанное радио. Если сами читатели на нее не подсели и не стали рекомендовать другим. Потом может включиться издательский пиар… Ты это прекрасно знаешь.

– Да-да, старик, то же самое я и сказал Игорю. Я сказал ему, что могу хоть все метро обклеить твоей рекламой, но это ничего не даст. Будет еще и обратный эффект. Игорь жестко ответил: «Это меня не волнует. Это твои проблемы». Он подарил мне своего старшего брата в качестве кризисного менеджера и такую сумму кредита под смешные проценты, что у меня аж глаза на лоб полезли! Пингвиныч, конечно, не очень-то мечтал на меня работать, но у него самого тогда случился серьезный финансовый облом и он зависел от младшего брата. И вот я сочинил проект под названием…

– «Великий писатель Иноземцев»?

– В точку! Для начала мне пришлось поработать с тобой. Нужно было как-то стимулировать тебя для написания новых вещей. А какого они будут качества, это уже была следующая проблема, о которой я еще не думал. Догадайся с трех раз, почему журналисты стали обрывать твой телефон и обрушивать твою почту? Почему режиссеры и продюсеры стали обращаться к тебе с нижайшей просьбой позволить им экранизировать твою книгу?

– Ты их всех покупал?

– Примерно – да. Механизм был более сложный, и я не хочу тебе о нем рассказывать, но все, конечно, решали деньги. Тебя не удивляет, что при шквале лестных предложений твой первый роман так никто и не экранизировал? Режиссеры снимали свои фильмы, а одним из анонимных продюсеров был я, а точнее Игорь.

– Ты мне врешь! – говорю я. – Не знаю зачем, но ты это все сейчас придумал. Такая махинация обязательно всплыла бы наружу. Шила в мешке не утаишь.

– Никто и не собирался его утаивать, – возражает мне Игумнов. – Да, поползи слухи. Заговорили о том, что я раскручиваю своего бездарного дружка. Ну и что? О любом знаменитом писателе это говорят. Все уверены, что их книги за них кто-то пишет, какие-то литературные негры. Только ленивый не утверждал, что «Гарри Поттер» – это не литература, а пиар-проект. Мы живем во времена новой правды. То есть отсутствия всякой правды. Все – правда, и все – неправда. И чем больше о чем-то трындят, тем больше это становится реальностью, даже если это полная фикция. Да, я придумал фиктивного писателя Иноземцева. Но, заметь, первый, кто в него поверил, был ты. Чего же ты хочешь от других?

Я встаю и достаю из бара бутылку виски.

– Это дело, – соглашается Игумнов. – Немного наркоза нам обоим сейчас не повредит.

Я медлю и боюсь задать ему главный вопрос. Но задать его все-таки придется.

– Скажи честно, – говорю, – мой второй роман был так же бездарен?

– Да, – не задерживается с ответом Слава. – Он был так же бездарен, как и первый. Ладно, чего уж! Рано или поздно мне пришлось бы тебе это сообщить. Ты – бездарность, Иноземцев. То есть ты, возможно, талантлив в другом, но в литературе ты совершенно бездарен. Пишешь, как слышишь. Не способен читать себя со стороны. У тебя нет чувства слова. Ты просто умеешь писать по-русски, как миллионы людей. Но беда в том, что миллион из этих миллионов еще и пытаются стать писателями.

– И тогда ты пригласил к работе над своим проектом Ш.? – уже догадываюсь я.

– Увы! Я не понимал, как далеко это может зайти. Я всего лишь пригласил Ш. в ресторан «Пушкинъ»…

– Намоленное место, – усмехаюсь я.

– Да, там неплохая кухня… Я пригласил Ш. в «Пушкинъ» и сделал ему предложение, от которого сначала он гневно отказался. Он кричал, что он не литературный негр. Он кричал на меня так, что его слышал весь зал. Тогда я напомнил ему, как он приходил ко мне в девяностые годы сдаваться и как не получилось у него работать в массовом жанре. Я сказал ему, что нанимаю его в качестве не обычного негра, а эксклюзивного негра, так сказать, негра- альбиноса.

– И он согласился?

– Не сразу… Но пока Ш. что-то кричал, я нарисовал ручкой на салфетке одно число с шестью нулями. Тут-то он и перестал кричать и крепко задумался… Надо признать к его чести, что думал он довольно долго. Так долго, что я в конце концов намекнул ему, что за время, пока он думает, я нашел бы за такой гонорар сто пятьдесят обычных негров. И тогда он вдруг весь словно просиял. Он сказал мне, что это гениальный проект и что у него есть на этот счет свои мысли.

Тут я, по правде говоря, немного испугался. «Мне не нужны твои мысли, – возразил я. – Мне нужно, чтобы ты просто сделал из рукописи Иноземцева художественный текст. Все остальное – моя забота». Но Ш. уже понесло. Он сказал мне, что я, конечно, крутой издатель, но ни хрена не понимаю в литературных тонкостях. Ему нравится моя идея, но он хочет внести в нее одно существенное дополнение. Он сделает из твоего ничего (так он выразился) великое художественное произведение. Да, великое, не меньше! Я сказал ему, что так не пойдет. Мне не нужно, чтобы он написал другой роман под твоим именем. Мне нужно, чтобы он сделал конфетку из твоего личного, прости, Кеша, дерьма. В этом-то и вся сложность. Понимаешь, если бы твой роман нуждался в обычной редактуре, я бы не стал связываться с Ш. Но тут требовалось писательское искусство.

– Скажи, а по-твоему, Ш. талантлив? – перебиваю его я.

– Да, Кеша, он талантлив. Чертовски талантлив. Он неприятный тип. Он сноб, нарцисс. Но дьявольски талантливый писатель.

– В чем была мысль Ш.?

– Да, это была мысль на миллион! На тот самый, кстати, миллион, что я ему предложил. Ш. сказал, что он давно размышляет над этим. В графоманских текстах есть невероятная внутренняя энергия, но сами графоманы не могут выпустить ее наружу, потому что не способны видеть свои тексты со стороны. Это внутренняя энергия чистой, наивной и трогательной влюбленности в свои слова, которые они расставляют, как им кажется, в прекрасном порядке. И вот если мастер попытается с этим что-то сделать, не трогая сути, не трогая даже стиля, но внося в это суровый дух мастерства… В общем, он долго мне что-то объяснял. Я половины не понял. Но понял одно: Ш. загорелся проектом. И это была катастрофа.

– Катастрофа? Почему?

– Да потому что Ш. забрал твою рукопись, а через два месяца принес мне шедевр. Понимаешь, шедевр! Это было гораздо круче даже того, что он пишет сам. Это был невероятный прорыв, совершенно новое явление в литературе!