— Душить не надо. Лучше уж укуси.

И тут же сам поймал губами её губы…

Он был нетороплив, до невозможности ласков и настойчив, хотя она и так охотно отзывалась на каждое его движение, его ласки, его прикосновения. И когда два тела становятся одним, и кажется, прекращаешь существовать — по отдельности их обоих больше нет, они проросли друг в друга, сплелись и перемешались… они — это колебания первичной протоплазмы, из которой создан мир, на дне её уже вспыхнуло и вот-вот запылает, и рассыплется искрами, вот сейчас…

Моя волчица, мой волк.

Мой. Моя…

И снова поцелуй, уже без огня, это — благодарность друг другу, он тоже упоительно сладок, и она жадно ловит губами эту сладость. Тело легкое и словно парит над постелью, и голова тоже легкая до звона, и как же Катя счастлива, счастлива, счастлива…

— Без тебя мне жить незачем, — тихо выдохнул Данир, — глупо и соглашаться.

Она услышала, но пока не начала понимать. Она медленно становилась собой. Возвращалась. Согласилась, перебирая пальмами его волосы:

— Конечно, незачем. Поэтому никуда ты от меня не денешься, волк.

Когда-то она согласилась на невероятно дурацкую замену всему этому. Зато может сравнить. Больше не согласится. Она не вспомнила про два месяца.

Он тихо смеется. Его тело на ней тяжелеет, и он сдвигается, давая ей дышать. И вдруг спрашивает:

— Ты правда ревнуешь меня?

— К твоим многочисленным женщинам? — уточнила Катя. — Увы. Низменное чувство, но оно отчего-то всех тут устраивает.

Данир приподнялся на локте и с интересом посмотрел на неё.

— Это для людей низменное. Для волков — правильное.

— Что ты знаешь про людей, чтобы рассуждать? — возмутилась она не слишком искренне.

Ну конечно. Должно быть доверие на первом месте, и все такое. А зубы надо чистить два рада в день, и зарядку по утрам делать.

— Слышал, — он качнул плечом. — А что не так?

— Должно быть доверие, это основа отношений, — ввернула она известную банальность.

Банальность — не факт, что неправильность.

— Доверие — это отлично, — снова повёл плечом Данир, — но ты либо равнодушен к самому факту, либо нет. Чувствовать — это одно, вести себя так или иначе — уже другое. Я никого не хочу, кроме тебя. И мне не жаль, потому что ты для меня больше, чем все женщины мира. И я не подпущу к тебе других мужчин. Надеюсь, тебя это не огорчает, — он уверенно усмехнулся, хотя его взгляд спрашивал…

— Тебе недостаточно моего запаха? Или он внушает сомнения? — она лукаво улыбнулась.

— Всё равно скажи.

— Не огорчает. Я люблю тебя, Данир Саверин, — Катя тоже привстала, взглянула ему в глаза. — Мне нужен только ты. Меня бесит сама мысль о том, что у тебя было много женщин, и что одна из них явилась сюда сегодня с какими-то правами на тебя! Доволен?

В ответ он улыбнулся, как довольный кот. Волк, называется…

Он вытянулся на постели и обнял Катю, прижал к себе.

— Очень доволен. Мы сейчас полежим немного и спустимся в зал. Так накрывают столы для пира. У нас гости, помнишь?

— Меня можно показывать гостям? — притворно обиделась она.

— Только со мной. Помнишь уговор? Ты стоишь за моим плечом, волчица!

— Но пир — и ночью?..

— Ещё не ночь, что ты, — он потерся носом об её волосы. — Ещё не поздно. Просто уже стемнело. Я оборачиваюсь сразу после заката, моя. И сразу после того, как солнце целиком появится над горизонтом. Твоя Турей уже приготовила тебе наряд, в соседней комнате.

Он всегда приходил много позже заката. Ну конечно — его дела.

— Я хочу ещё ванну с пеной. Или ладно, просто ванну. Совсем нельзя? — вздохнула Катя.

— Ни в коем случае. Нам сейчас нельзя ничего смывать… — сказал Данир, но осекся и поправился, — нет времени. Потом искупаешься, всё приготовят.

Но Катя уже поняла, каков правильный ответ.

— Погоди, — она вывернулась из объятий и села, вскипев от негодования, — ты сделал это, чтобы мы пропахли друг другом? Мы зайдем в зал, и все поймут, чем мы сейчас занимались? Чтобы… это ещё одно сообщение им всем?..

Он кивнул, чуть помедлив.

— Конечно. Хотя я сделал это, потому что хочу и соскучился. Но это так и должно быть. Вот если бы мы ничего такого не делали — все удивились бы. И да, они должны знать. Ревнивая волчица была бы довольна, — он сгреб её и снова вынудил лечь, обнимая, и поцеловал, уже не нежно, а властно, уверенно. — Ревнивый волк так вообще в восторге!

— И королю доложат, что…? — уточнила она, переведя дух.

— Я надеюсь, что не забудут. Здесь Веллекален, моя. Здесь Манш. Земля волков.

Снова пришлось одеваться уже в другое и причёсываться — Турей старалась, колдуя над её волосами. Закончив, она протянула маленький флакончик:

— Попробуйте духи, айя Катерина?

Стеклянный бутон с притёртой пробкой и тот самый знак на донышке. Катя взяла, повертела в руках. На горлышке бутона было серебряное колечко с крошечной подвеской и петелька с продетым в неё шелковистым шнурком. Вроде ароматического кулона?

Турей подтвердила;

— Поверните пробку и можете надеть. Или нанесите капельку на волосы. И на запястья.

— Поняла, — она выдернула пробку, понюхала, — это из шкафа айи Лиданы?

Маслянистая на вид жидкость пахла еле слышно. Пахла цветущим лугом, свежим воздухом, безбрежным небом…

Небом?!

И придёт же в голову. Небо не пахнет. Но именно о небе, утреннем, голубом, какое бывает вскоре после восхода, Катя отчего-то и подумала. Она нанесла на запястья по капле.

— И на волосы, — напомнила Турей и сама коснулась пробкой Катиных волос у висков. — Это Хозяйки, да. Её работа. Мне айт Данир дал для вас. Это духи айны Алиты. Вот, — она показала на подвеску. — Именно таких было пять флаконов, я их знаю. Эти, Данир сказал, Алиты. У него хранились.

Такая осведомлённость немного удивляла. Добавить сюда умение причесывать, заниматься одеждой и прочие навыки служанки…

— Послушай, ты работала у бабушки, правильно?

— Да, айя. До её отъезда с айтом Даниром. До отъезда в другой мир, я хочу сказать. Или до ухода…

— Я поняла. А почему сразу не сказала?

Турей улыбнулась.

— А зачем? Вы не спрашивали. Мы, вообще, обувь шьем — так и есть. Духи вам раньше надо было дать. Будете довольной, уверенной, всем понравитесь. Я точно помню, их было пять. Духи счастья.

— Чего-чего духи?!

Только-только всё пошло нормально, и вот снова потянуло сумасшедшинкой.