романах главное действ, лицо – гувернантка, девушка, круглая сирота, обязанная собственными средствами устраивать карьеру своей жизни, но в характерах этих 2-х героинь ничего нет общего.

Анна СТЕПАНСКАЯ

ВОЗДУХ ЕВРОПЫ

– Имей, пожалуйста, в виду, – сказал мне старший сын, – я не хочу ходить по музеям и выполнять культурную программу. Я очень устал. Мы едем просто дышать воздухом Европы.

И мы сели в самолет, и самолет перенес нас из Тель-Авива во Франкфурт, недалеко от которого живут друзья сына.

Отлетела от нас липкая жара и обняла приятная прохлада. Я глубоко вздохнула – и увидела широкую реку Майн, мосты, аллеи платанов, готические шпили и современные высотки. Воздух был чистый, готика пламенела, пламенела герань, и фахверковые дома были настоящие, не с нарисованными, а с деревянными старыми балками (я потрогала). Все было как надо, как должно быть.

На соборной площади роились нарядные люди с цветами. Из темноты собора показались жених и невеста, оба немолодые, смущенные. Их посыпали хмелем, и они смеялись от счастья.

Платье невесты показалось мне коротковатым, но это ничего не значило, я уже поняла: так должно быть.

Скоростное шоссе летело навстречу, убегали назад темные леса, невысокие горы, унося с собой старинные замки на вершинах. Очень красиво, и к этой красоте не надо было привыкать.

Друзья сына нам обрадовались, и также обрадовались друзья друзей. Нас опекали, просвещали относительно достопримечательностей и маршрутов, баловали и вкусно кормили.

Первая поездка – в Баден-Баден. Двадцать минут на скоростном трамвае. Опять горы и леса, атмосфера курорта, старинные дома, тени великих.

Мы прибыли на тот же самый вокзал, на который прибывали они, великие. Пили горячую противную целебную воду в галерее, чинно прогуливаясь у колонн, фотографировали зеленую лестницу в игорный зал знаменитого казино, дом, где Достоевский писал «Игрока», виллу Полины Виардо, дом рядом с ней, где жил Тургенев «на краю чужого гнезда». Европа не была их домом, но была кампусом, летней школой, наверное…

У калитки старого особняка на склоне горы мы заметили выбитый в камне могендовид. «Европа – родина евреев», – пронеслось в мозгу – из-за созвучия корней, должно быть. Да, нет, конечно, что за чушь! Почему же это все такое родное? Или троюродное, как незнакомый человек, у которого с тобой общая прабабушка. «Скажите мне, друзья, в какой Валгалле мы вместе с вами щелкали орехи…»

Карлсруэ, Гейдельберг, Фрайбург, Страсбург, Париж… Черный лес, горы, река Рейн, река Сена, замки, готические соборы, старинные университеты, из числа лучших в мире.

Нам показывают мост, на котором сохранилась тюрьма, и мост, с которого опускали в воду в железной клетке «ведьм» – испытание водой. Площади, где рубили головы известным и неизвестным людям. «Маленькая Франция» в Страсбурге, где лечили сифилис – «французскую болезнь». Куда ушла эта жестокость, эти моря крови? Ни следа страшного прошлого. Как удалось им избавиться от тысячелетней грязи и мерзости, выработать новые правила жизни и сохранить все лучшее неизменным?

И мосты эти, и площади очень красивы и благородны. Сколько достоинства в лицах людей. Европа с достоинством проверяет билеты в поездах, подает еду в кафе, продает в магазинах.

Все так, как должно быть, все как надо...

Париж роняет тяжелые сентябрьские каштаны, скачут по площадям золотая Жанна д’Арк и черный Генрих IV. В «Клозери де Лила», в «Доме» и в «Ротонде» сидят люди, несутся машины по площади Согласия, стоят на месте Нотр-Дам, Лувр и Консьержери… За десять лет, что прошли с моего первого свидания с Парижем, здесь ничто не изменилось.

Нам было хорошо в Европе. С особенной благодарностью буду вспоминать маленькую парижскую квартирку, приютившую нас на четыре дня. Дом восемнадцатого века сохранился почти неизменным, приобретя современные удобства. Потемневшие от времени балки на потолке, старинная мебель и фарфор, настоящее столовое серебро, тяжелое и неудобное, но единственно возможное в таком доме. Кто играл с этим деревянным бараном: дети прошлого или позапрошлого века? Кто сидел в детстве на этих крошечных скамейках? Почему их не выбросили, когда они уже были старыми, но еще не стали антикварными? С какой любовью и вкусом жили здесь люди, с каким уважением к себе! Картины, статуэтки, морские раковины везде – даже в ванной. И я понимаю, что без картины в ванной мне уже не обойтись.

Мы искренне восхищаемся прекрасно устроенной европейской жизнью, где уже никогда не может быть войны, где детям не надо служить в армии, и я думаю грешным делом, а правильно ли мы сделали, что поехали в Израиль?

По Фрайбургу нас водила жена старого приятеля, бывшая москвичка. Она рассказывала, как за двадцать лет привыкла к Германии, какой дикой и грубой кажется ей Москва в редкие приезды. Говорила, что ее восхищают нынешние немцы, которые искренне раскаялись и очень стараются исправить содеянное прошлым поколением. Что, напротив, ее очень разочаровали евреи, которые не испытывают благодарности к тем, кто так много им дает, и склочничают между собой в своей общине… Что привезенные когда-то дети уже выросли, и они, к счастью, совсем настоящие немцы, и у них уже не будет никаких проблем.

В этом месте я стала замирать, что-то мне напомнили ее рассуждения. Я представила, что мой младший, увезенный в семилетнем возрасте, вырос бы немцем, и мне стало холодно в жаркий день, и воздух Европы затвердел в моей груди.

Попытка это объяснить успеха не имела.

– «Это твоя проблема, а не немцев», – уверенно сказала жена приятеля, и я с ней согласилась. Все верно, я выросла с этой проблемой, и никуда мне от нее не деться. И я всегда знала, что это не худшая моя часть. Но я еще подумала, как хорошо, что есть другие люди, без таких проблем, которые дают возможность раскаянию обрести адресата. И я стала слушать про Эразма Роттердамского, который преподавал одно время во Фрайбургском университете и жил напротив собора. Колокольный звон мешал ему спать и думать, и Эразм, обладая склочным характером, вместо того, чтобы сменить жилье, писал бесконечные жалобы. Интересно, что он предлагал? Перенести собор в другое место или отменить колокола?

Волшебное путешествие подходило к концу. Мы привязались к детям друзей и подружились с их друзьями. Стали привыкать к огромной квартире, которую они снимают в центре Карлсруэ, с двойной раковиной в кухне.

– Почему две раковины? – спросила я жену друга сына в первый же день. – Мне кажется, что это бывает только у