Всё было безнадежно еще когда ты только заболела и не хотела идти к целителям!

И осеклась, с тревогой вглядываясь в меня, ожидая реакции на свои слова…

— Всё верно, — согласилась я с недоумением.

— Ты что… знала? — Беатрис неверяще шарила взглядом по моему лицу, всматривалась в глаза, будто пыталась что-то найти.

— Да, конечно. С тринадцати лет. То есть, тринадцать мне было, когда мне родители правду сказали наконец, а вообще-то я еще раньше подслушала.

В горле Беатрис что-то заклокотало, щиты сказали “Ой!”, эмпатический дар забил тревогу и инстинкт самосохранения сдернул меня с постели, заставляя безнадежную больную демонстрировать чудеса резвости — во избежание травм и повреждений от руки лучшей подруги.

— Р-р-р-р! — сказала Беатрис, и попыталась меня догнать.

Обегая кровать, чтобы оказаться от нее с другой стороны, я возблагодарила Свет, что в кровать в моей палате стоит посреди комнаты. Это, конечно, было сделано, чтобы давать целителям доступ с любой стороны, но и чтобы укрыться от разъяренной подружки, тоже годилось.

— Да что случилось?! — Возопила я, не чувствуя за собой никакой вины.

По крайней мере, по отношению к Беатрис.

— “Что случилось”?! “Что случилось”! Я, значит, с ума схожу, не знаю, как ей правду сказать! Виной терзаюсь, что такое важное скрываю!

Беатрис попыталась меня перехватить, и я благоразумно метнулась в другую сторону, снова отгораживаясь добротной деревянной кроватью. Сердце колотилось, ноги дрожали и подгибались, бегать категорически не хотелось, но выяснять, что именно сделает со мной рыжая, если я вдруг окажусь в ее руках, не хотелось сильнее.

— А она, оказывается, всё знала! — Рявкнула Беатрис.

— Ну, прости! — Пискнула я, осторожно отходя вдоль короткой стороны кровати и придерживаясь за спинку, чтобы не шлепнуться.

— С тринадцати, оказывается, лет! — Продолжала бушевать она.

— Беатрис, ну, пожалуйста, ну извини, ну откуда я знала, что ты знаешь, ты же сама сказала, что ты не провидица!

— Опять ты за свое! — почему-то окончательно взбеленилась от этих слов Беатрис, и ринулась ко мне, выставив вперед руки со скрюченными пальцами, аки гарпия, падающая на добычу.

Зрелище было устрашающее, сил бегать дальше у меня не было, и конец мой был незбежен. Но спасение пришло внезапно.

— Беатрис! Немедленно прекрати. — Непривычно строго прозвучал голос Ильки, и она вклинилась между нами.

Тэва, Шед и Дейв стояли в дверях с сумками наперевес и растерянными лицами.

Ну, да, не такой картины ждешь, приходя в палату к подруги.

— Ты что творишь? — Чудовищно серьезным отчитывала Беатрис Иллирия. — Она же больная.

— Больная! Как есть — больная! — Свирепо огрызалась подруга, но взгляд, которым она стрельнула в меня, тем не менее был встревоженным.

— Я имела в виду, что Милдрит болеет, — терпеливо исправилась Илька, не ведясь, что удивительно, на провокацию. — А тебя совести нет.

— Это у меня-то нет совести?! — Беатрис мгновенно взвилась, тут же забыв (к счастью!) о зарождающемся чувстве вины. — Да у нее!.. Да она!..

Подруга с щелчком захлопнула рот.

Метнула в меня свирепый взгляд. И надулась.

Молча.

Вот тебе и болтушка-Беатрис.

Впрочем, я давно подозревала, что тогда, в день нашего знакомства, она сказала чистую правду, и ее болтовня — это действительно ее оружие. И владеет она им виртуозно.

Я опустилась на кровать, и обвела взглядом друзей, втянувшихся, тем временем, в палату и теперь усаживались на стулья.

Илька, нахохленный наш воробей, воинственно сверлила взглядом Беатрис, всем своим видом не одобряя. Беатрис выглядела одновременно и воинственной, и виноватой. Дейв… Дейв смотрел на меня столь же внимательно, сколь Иллирия — на Беатрис. Подозревал, кажется, что сцене, которую они застукали, имеется двойное дно.

Ну а Шед и Тэва оба выглядели недоумевающими.

— Что ж. — Я вздохнула, и сложила ладони, сжатые лодочкой, на коленях. — Скрывать от вас правду дальше будет, наверное, совсем некрасиво. Хотя я бы предпочла промолчать, чтобы не портить настроения ни себе, ни вам, но… Вы, наверное, меня потом не простите. Так что, да, я умираю.

— Да ну, ты чего! — Подскочила Илька. — Глупости, не переживай! Подумаешь, на пару недель в целительском крыле застряла… мы же с тобой! А драконы тебя точно вылечат!

Вот это было больно.

Это было как раз то, без чего бы я предпочла обойтись, сохранив для себя и для них наши последние дни вместе не омраченными, радостными.

Но… стоит ли это такой цены? Они ведь действительно никогда не простят мне того, что я отказала им в доверии.

— Нет, Иля. Не спасут. — Я взглянула на нее виновато. Мы из-за этого и поссорились с Беатрис: меня не лечат сейчас. Меня исследуют. И попутно немного продлевают дни. А я… скрывала.

Я старалась смотреть куда угодно — в окно, в стену, в потолок — лишь бы не видеть вытянувшиеся лица ребят. И щиты, щиты замуровала наглухо.

Мне жаль. Мне так жаль! Я не хотела делать вам больно.

Я и сама предпочла бы остаться, прожить отмеренную людям жизнь — встречаясь, расставаясь, но все равно идя бок о бок с вами и Алом, но…

Думать об этом не хотелось настолько сильно, что я встрепенулась:

— Кстати! Раз уж это теперь не тайна — может, все же выполните мою просьбу, и прогуляете в городе чуть-чуть моего содержания? А то когда я вам две недели назад предлагала, вы-то рассчитывали немного подождать, а потом всем вместе погулять, теперь-то вы знаете… Нет, ну, правда, обидно же, ребята! Раньше у меня были стимуляторы и силы — но не было содержания, а теперь есть содержания — но отобрали стимуляторы и сил совершенно нет! Так ведь ничего из него и не потрачу, ну хоть вы за меня это сделайте, а? Ну, пожалуйста! Ну, как друзей прошу — а то вернется ведь всё нетронутым к Рейон дю Солей!

После того, как я смолкла, с надеждой глядя на друзей, некоторое время в палате стояла тишина.

А потом Илька неожиданно повернулась к Беатрис:

— Прости меня, пожалуйста. Я была не права.

И — зависла в воздухе, перехваченная за шиворот Дейвом, отчаянно дергаясь:

— Отпусти меня! Отпусти немедленно! Сейчас я ей… у-у-у-у, как я ей сейчас!

Распахнувшаяся внезапно дверь в палату прервала попытки дальнейшего рукоприкладства. А открывшееся нам зрелище заставило нас всех, не одну только Ильку, замолчать на полувздохе: на пороге в палату, за спиной у целительницы Маргрит, стояли эльфы! Живые!

Раз, два, три… четыре штуки самых настоящих эльфов!

Залотистоволосых, остроухих, нечеловечески прекрасных.

Впрочем, картина, открывшаяся вошедшим, подействовала на них не слабее, чем они — на нас: визитеры замерли в молчании.