– Мне кажется, там не хватает деталей, – предположила Вайолет.

– Серьезно? Вот блин! – Эди уронила кусочек, который пыталась вставить в лицо Нила Армстронга. – Я уж думала, что отупела или что-то в этом роде.

Вайолет помогла ей собрать детали обратно в коробку. От старости они пожелтели и заворачивались.

– Меня выписывают, – сказала она. – Я возвращаюсь домой.

– Вот дерьмо! В дом твоих родителей?

– Я думала об этом, и я собираюсь попробовать вариант с Роуз. – Вайолет села на пол и обхватила руками колени. Возможно, адреналин был причиной того, что она не могла унять дрожь. Она была в равной степени освобождена и напугана.

Эди опустилась рядом и обняла ее.

– Я позвоню своим соседкам по комнате, – предложила она. – Если с Роуз ничего не выйдет, уверена, они не будут возражать, если какое-то время ты поживешь у нас.

Это было заманчиво. Вайолет вспомнила студенческие общежития в Нью-Палтце, в которых она бывала пару раз: пепельницы из чайных чашек, миски с полезными блюдами на основе риса, влажные полотенца, сохнущие на старых батареях, хорошая музыка, контейнерные сады, ковры на стенах. Но как бы она ни боялась увидеть свою мать, ей была невыносима мысль о том, чтобы оставить незаконченное дело с Уиллом. Она не могла сбежать и оставить брата ненавидеть ее, как поступила с ней Роуз.

– Я тут думала, – начала Вайолет, – о нарциссах. Что нужно сделать, чтобы они оставили тебя в покое?

Эди, травмированный знаток психологии, нахмурилась.

– Это почти невозможно, – покачала она головой. – Они почти никогда не отпускают того, кто давал им нарциссическую подпитку. Если их игнорировать, они начинают действовать жестче. Сначала – настойчиво стараются очаровать, а если это на тебя не действует, они начинают тебя мучить.

– Значит, они не станут слушать голос разума.

– Нет… На самом деле, есть только два способа с ними взаимодействовать. Ты можешь отзеркаливать их. Ну, знаешь, льстить им, вестись на их дерьмо, не устанавливать никаких границ. По сути, быть ковриком для ног. Или ты можешь ограничить контакты с ними.

– Но как можно ограничить контакты, если они не оставляют тебя в покое?

– Ты говоришь о своей маме?

– Да. – Вайолет опустила ветхую крышку на коробку с пазлом. – Да и о ком угодно.

– Что ж, ты можешь припугнуть ее. Если у нее есть секрет – например, если она бьет твоего брата или незаконно указывает Роуз в налоговой декларации, – ты можешь использовать это, чтобы угрожать ей. Это довольно просто. Просто намекни пару раз. Блефуй, скажи, что соседка или кто-нибудь еще обо всем знает. Дай ей додумать детали. У нарциссов в любом случае параноидальный склад ума, и в глубине души они знают, что фасад, который они выставляют, прикрывает их недостаточно надежно.

– Значит, если мама решит, что у меня на нее что-то есть, она отпустит меня жить к Роуз?

– Ммм, – задумчиво протянула Эди. – Возможно. – Ее ярко-голубые глаза смотрели с сомнением. – Ты можешь попробовать ей манипулировать.

Вайолет покачала головой. Эта идея вызвала у нее плохую, почти физическую реакцию. Она не была художником по керамике, когда дело касалось отношений: она либо берегла их, либо разрушала. У нее не было никакого желания совать большие пальцы в людей, подчиняя их своей воле.

– Это не так ужасно, как звучит, – заметила Эди. – Я просто хочу сказать, давай ей столько внимания, чтобы у нее началась передозировка. Нарциссическая подпитка как наркотик. Под кайфом от нее они становятся похожи на малышей. Ты можешь обмануть их, заставив думать, что все идет так, как они хотят.

– Значит, ты всерьез думаешь, что если я буду целовать матери задницу достаточно убедительно, она даст мне немного свободы?

Ирония не ускользнула от Вайолет. Именно так Роуз и вырвалась на свободу: она была такой послушной дочерью, такой образцовой Херст, что Джозефина ослабила свою хватку деспотичной матери, предоставив Роуз достаточно возможностей для побега.

– Возможно. Сделай вид, что это в ее интересах. Например, притворись, что ты можешь быть ее «кротом». Что уедешь жить к Роуз и будешь сообщать ей полезную информацию. Тебе не придется выполнять обещание, как только ты там окажешься.

Выйдя из комнаты отдыха, Вайолет зашла в телефонную кабинку и набрала номер Роуз. Рабочий день еще не закончился: ее телефон был отключен. После первого гудка он автоматически переключил ее на голосовую почту сестры.

После сигнала Вайолет сообщила ей номер своего мобильного и новости о выписке.

– Напиши мне как-нибудь сегодня, – сказала она. – Мама или папа заберут меня отсюда. Я съезжу на ферму за своей зарплатой. Сегодня вечером, когда стемнеет, я могу встретиться с тобой в любом месте в пешей доступности от нашего дома. Выбери место, я буду там. Я знаю, что делать.

Помолчав, она добавила:

– Я училась у лучшей.

Уильям Херст

Может быть, правды не существует. Таков гимн лжецов во всем мире. Уиллу это было известно, и все же он не мог перестать об этом думать. Правда матери была для него единственно возможным вариантом, но ее «правда» была откровенной выдумкой – ложью большей, чем скоростная магистраль Лонг-Айленда.

Еще сорок минут Уилл сидел в холодном ярко освещенном кабинете в полицейском участке, и клялся, что видел Роуз сбегающей по лестнице их особняка восемнадцатого века, как будто она просто заскочила домой за забытым шарфом или учебником.

Самым отвратительным было то, что Уилл не мог выдать только одну легенду и на этом закончить. Каждая ложь требовала еще одной – так же, как в случае с органами опеки. Только этот обман был хуже. Это было лжесвидетельство: одно из словарных слов за прошлый месяц. На карточках для запоминания, которые он изучал, это слово было проиллюстрировано потеющим мультяшным человечком с рукой, лежащей на стопке Библий.

Снова и снова Уилл повторял свою ложную клятву: «Нет, я не видел, как Роуз вошла, я только видел, как она уходила». «Может быть, она пробыла там секунд тридцать?» «Да, вы правы. Тридцать секунд – это действительно долго. Может быть, мне просто показалось, что это было так долго, потому что я был удивлен, увидев ее». Чушь за чушью, в духе русской матрешки – и Доннели, казалось, хотел «взломать» каждое предложение и внимательно рассмотреть его изнутри.

– Роуз выглядела пострадавшей? – спросил детектив. Уилл отрицательно покачал головой, что было неправильной ложью (если, конечно, ложь может быть еще более неправильной, чем она есть), потому что она неизбежно привела к следующему вопросу Доннели:

– Тогда почему, если она не выглядела пострадавшей, вы подумали, что она в опасности или ее к чему-то принуждают?

– Ох. – Уилл запаниковал, а затем, пытаясь скрыть свой страх, сыграл роль высокомерного всезнайки. – Все дело в слове. Когда я слышу «пострадавший», мне на ум приходит кто-то раненый, испуганный или убитый горем. Роуз такой не выглядела. Она выглядела скорее…