— Люди говорят, — нашёптывал многознающий Мажит, — будто правитель Коби в незапамятные времена, защищая честь своей жены, вступил в схватку с самим шайтаном.

Фёдор рассмеялся:

— Шайтан упал, рассечённый гордой правителя Коби? Выходит так, что эти прекрасные леса не только с виду на райские кущи походят?

— Не смейся, Педар-ага! — аккинский грамотей всерьёз возмутился. — Смертному человеку не под силу зарубить шайтана! Мерзкая тварь бежала, скрылась в горах, и в княжестве Коби на долгие годы воцарились мир и спокойствие!

— Сколько ж лет минуло со времён того славного боя, а? Эх, скажешь же: незапамятные времена!

— В те времена мой отец был младенцем и его носила на руках почтенная Гюльнара-ханум — моя бабушка.

— Врёшь! — не выдержал Фёдор. — Сколько ж, по-твоему, его сиятельству лет?

— Моему отцу прошлой зимой минуло семьдесят лет, — ответила за грамотея Сюйду.

Княжна лукаво улыбалась, любовалась изумлением казака.

— О годах моей матушки не спрашивай. Они не считаны. Мы давно позабыли о них.

* * *

— Прекрасная Сюйду! — щебетал Мажит. — Очи её цвета ранней листвы, стан её подобный стволу молодого клёна, песни её подобны журчанию первого вешнего ручья...

— ...нрав её подобен нраву дикой козы... — в тон ему продолжил Фёдор.

Мажит умолк, призадумался.

— Дикие козы — глупые существа, — вздохнул он наконец. — А наша Сюйду газели мне читала! На фарси!.. В наших краях редко можно встретить столь образованную женщину.

Тем утром они рано пустились в путь. Шли по тропам, известным лишь Абубакару, в обход горы, которую он называл Кетриси. Над ними, вея холодом, царил заледенелый пик Казбека. Шли цепочкой, один за другим. Первым, верхом на красивом и злобном арабском скакуне по имени Жамбалат[29], гарцевал Абубакар, следом — Сюйду. Дочь Абубакара, достойная наследница князей Коби, оказалась лихой наездницей. Её серая кобыла по имени Гинсу[30], выносливая, ловкая и послушная, прядала острыми ушками, кивала изящной головкой в такт илле[31]:

— ...Чем мы биться будем среди гор отвесных? Шашками вернее нам рубиться будет. Шашка не обманет, коль рука не дрогнет. Так сказал великий Ахмад Автуринский...

«А ну как шапка-то с головы свалится? — думал Фёдор, следовавший за Мажитом и Чиагаран. — Вот кудри-локоны по плечам рассыплются — и конец всем секретам!.. Эх!»

К седлу аккинского грамотея длинным поводом был привязан груженный пожитками мул. Фёдор догадался — в одном из ковротканых мешков прекрасная Сюйду везла приданое: шёлковые, шитые златом-серебром платья, красную чадру, золотые туфельки, хну, пряности, украшения. Минувшим вечером княжна тайком развязала кожаный мешок. Она прижала к щеке алый шёлк чадры. Засмеялась, зарделась, смутилась, заметив пристальный взгляд казака. Завязала мешок с нарядами, перебралась поближе к Фёдору, прошептала:

— Расскажи мне, Педар-ага, часто ли доводилось тебе видеть Ярмула?

— Ежевечерне и ежеутренне... — рассеянно отвечал Фёдор.

Она сидела так близко, касаясь плечом его плеча. Чужая, загадочная княжна...

— О чём говорил он с тобою?

— Дак... так... приказания, распоряжения, туда-сюда... Всё в делах: война, строительство, земляные работы... А то гдядь: какая-нибудь дрянь вроде вашего Йовты прискачет: пальба, ругань, кровь, раненые... суд-ряд, опять же... — Фёдор вконец растерялся.

Зачем она сидит так близко? Зачем допрашивает? Зачем так сладко пахнет молоком и мёдом?

А она примолкла на минутку, вздохнула, потупилась. Спросила тихо, почти шёпотом.

— Он так-таки и занят всё время? Каждую минутку?

— Каждую... Великий человек великие дела творит... — Фёдор искоса глянул на княжну. Ну что ж за оказия! Смотрит-то как! Словно каждое его корявое словцо всей кожей вобрать в себя жаждет. Влюблена! Нет, Аймани другая совсем. Когда ж появится, когда ж выйдет из-за векового ствола в чёрной своей одежде, преградит им путь-дорогу на горной тропе? А может быть, завтрашним же днём увидит он её тонкий силуэт на камнях горной осыпи — чёрный башлык, за спиной лук и колчан со стрелами, огненно-рыжая коса обмотана вокруг шеи. Жива ли? Здорова ли? Как заживают рубцы да ссадины на нежной коже? Как смогла отбиться от Йовты-поганца? А Мажит? Сидит, лыбится, смутный человек! Молодой да ранний! Ну хоть бы раз о сестре вспомянул. Словно уж и в мыслях её похоронил! Только и дела ему стало в зеленущие глаза глядеться! А коли не беспокоится о сестре, значит, уверен — жива. Или не уверен? Эх, смутное племя, неверное! Надо, надо быстрее до своих пробираться!

Лёгкое прикосновение прервало его мечтания. Робкая улыбка вывела из задумчивости. И Фёдор смилостивился, продолжил:

— А то как сядет письма писать, дак за полночь и засидится. Максимыч устанет перья очинивать, а Алексей Петрович всё пишет и пишет, и пишет... Да шла б ты спать, княжна!

— А у тебя есть ли дети, Педар-ага? — внезапно спросила княжна.

— Трое...

— Скучаешь?

— Как не скучать, скучаю. Но мы к войне да к разлуке привычные. Ничего, перетерпим.

Так припоминал казак мирные впечатления минувшего вечера, их почти семейный ужин у костра, словно и не было давешних ужасов, страхов, войны и лютой смерти. Вспомнилось ему обещание Абубакара нянче же ночевать в тепле, под крышей у его старого товарища в ауле Кетриси. А вот и Ушан! Вон его пегая спина мелькает между камней недавнего обвала. Минувшим утром Фёдор обнаружил хитрого пса мирно спящим между ним и Мажитом. Ушан подёргивал лапами, его лохматые бока тревожно вздымались, он приглушённо скулил — впечатления охотничьих приключений не оставляли его и во сне. Теперь пёс трусил то слева, то справа от тропы, время от времи пропадая из вида. Надежда шевельнулась в груди Фёдора. Может быть, он вскоре увидит Аймани!

— А что, Мажит-ага, — решился на расспросы казак, — не знаешь ли ты, откуда пришёл пёс?

— Педар-ага, пёс — животное странное, потому псом и именуется. Одно лишь знаю навреняка — Ушан наш очень уж труслив. Не любит он ружейной пальбы, а пушечные залпы и вовсе выводят его из себя. Ну что тут поделать? Он же пёс... Ну струсил, ну сбежал, ну спрятался до поры. А теперь, сам видишь, вернулся.

* * *

И снова крутой спуск, и снова Абубакар поворачивает Жамаблата и движется в направлении отвесной скалы. Они опять должны карабкаться? Нет! Жамбалат исчезает в густых зарослях, за ним следуют Гинсу и Чиагаран, Соколик и Фёдор замыкают цепочку. Ещё десяток шагов — и они попадают в узкую щель, образованную отвесными склонами голых скал. Стены теснины смыкаются в вышине так, что небесный свет едва достигает дна. Они долго пробираются в полумраке. Молчат, вслушиваясь в шелест камешков под копытами лошадей и журчание чахлого ручейка, сочащегося из серого тела скалы.