Угрозы угрозами, а расправы за ними не последовало. Птерис взмахнул подолом накидки и скрылся в дыму. Рубин откашлялся и подмигнул перышку, танцевавшему перед носом.

Интересно… Он нахамил стали, но языка не лишился. Неужто дриады не желают ему вредить? Опять! Теперь-то с какого перепугу? Или они решили, что он и так сдохнет, придавленный камнями?

— Ну что, феникс? — Восклик Клематиса загулял от скалы к скале, постепенно утихая. — Поскачешь с нами?

— Сдурели? — Право, если бы не валуны, Рубин расхохотался бы. — После того, что вы…

Волос мойры стянулся на шее удавкой, напоминая о договоре. И он осекся, стиснул зубы.

— …Не поладим мы с вами, ребят. Извиняйте.

Еще до того, как дриады приблизились, Рубин почуял неладное. Кажется, ему в лицо выдули пыльцу. Нос защекотал сладковатый запах, и его заклонило в сон. Он одурел по мановению крыла, услыхав напоследок:

— Ты будешь говорить не с нами.

Эсфирь очнулась в холодном поту и резко села, врезавшись когтями в камни. Она проснулась. К счастью, проснулась. Но прогнать увиденные кошмары не вышло. Теперь уже наяву они замелькали перед внутренним взором со скоростью книжных страниц, перелистываемых ветром.

Ну почему?.. Почему она не попросила хинов отступить? Им не следовало сражаться с дриадами! Не следовало погибать!

Хины пытались ее защитить. Угрожай кому-нибудь из них опасность, она бы тоже постаралась помочь.

Но!.. Но!.. Но!..

Каладиум! Вот кто во всем виноват! И за какие только грехи он свалился Эсфирь на рога? Зазывал в неведомые дали, понимаешь ли, туда, где вырожденцы якобы не страшатся за свои жизни.

А то как же! Нашелся тоже защитник двукровных!

Быть может, неведомые дали и существуют, конечно. Да завлекал ее Каладиум в те края явно не за тем, чтобы спасти от… Как он там высказался? От глупцов, для кого жизнь двукровного не стоит и плевка?

Будто для него она стоит больше, ну! Лжец!

А ведь Эсфирь ещё и поцеловала его. В тот миг она совсем потеряла связь с реальностью. Призвала чары очарования и…

Фу-фу-фу!

В ушах отразился скрежет, и Эсфирь с изумлением поняла, что царапает валун, а вдобавок скрипит зубами. Пересиливая боль, она перевалилась на бедро. Медленно согнула ноги, жмурясь и шипя, раскачалась, вытянулась в рост. И тут же упала, подкошенная слабостью в коленях.

Что за напасть? Синяки и ссадины, подсушенные солнцем, усеивали тело от макушки до пят. Парочка кровоподтеков пристроилась в таких местах, что она постеснялась бы о них рассказывать.

— Вот же ш!.. — Хотелось завыть, но горло сдавило, с трудом получалось даже дышать.

Ныне Эсфирь как никогда четко уяснила: мир — не цветущая полянка, где все друг другу улыбаются. Мир — зловонная яма, гиблое место, где она и себе-то доверять не может, чего уж и вспоминать о других. Она двукровная — бесполезно отнекиваться. Велик шанс, Судьба еще далеко не раз сведет ее с существами, которые решат потыкать в нее клинками. А там и до помрачения ума, до вопля «Я разотру вас в пепел, ничтожества!» недалеко.

Никто не спросит, хочет ли она звереть и превращаться в чудище. Никто не встряхнёт за плечи, не заглянет в глаза, взывая к рассудку: «Воспрянь ото сна, девочка, ты не убийца!»

Выродков не жалуют. И она — одна из них, не лучше, не хуже. Очередная ошибка Богов, вынужденная скрываться, изводиться размышлениями, чьи когти опаснее: свои или чужие?

Черные скалы перед глазами задрожали, размылись от накативших слез. Ноги и крылья одеревенели. И чудилось, если она хоть на миг смежит веки — потонет во мраке и уже не выплывет. Где-то в душе еще теплилась вера, что ей протянут руку, скажут: «Вставай, я помогу!» Но она сочла бы себя не очень умной, уповая лишь на веру.

Разбитая на осколки, которые не хотелось склеивать, она так и сидела на дне ущелья и скребла когтями почву. Опустевшая голова не воспринимала редкие шорохи за угрозу. Но когда мелкие камешки у ног заплясали, словно перепрыгивая через незримые веревки, вдруг повернулась на звук.

Рваное «цок-цок», чудилось, доносилось со всех сторон, сотрясая камни, пробуждая скальное эхо. Вначале бегуны походили на огромную лавину. А, приближаясь, словно раскалывались на части, крепли вместе с охватившим сердце теплом.

Копыта, десятки копыт, черных, как копоть, и правда вбивались в землю, взвихряя подола пыли.

Хины! К Эсфирь спешат хины! И до чего красиво спешат!

Не превратись ноги в водяные ходули, она побежала бы им навстречу, побежала бы на будоражащий кровь запах силы и верности. Алая струйка вытекла из носа, защипала растрескавшиеся губы. Сердце, дважды запнувшись, отмерло. И Эсфирь поднялась, придерживаясь за камень.

Некоторые хины повыскакивали из расколов в скалах, ползком прошмыгнули к ее ногам, другие подоспели позже — и вокруг забурлил, завился кольцами дым. Она встретила стаю, расправив плечи.

— Мрак! — А следом бросилась Мраку на шею, и он обнял ее в ответ. — Живы, вы живы! Мы живы!

Много глупостей она совершила, не раз пренебрегала гласом рассудка. И все же однажды, сбежав из поселения дриад, она поймала удачу за крыло и приняла безусловно-верное решение — доверилась Мраку.

Все они пострадали. Все смотрелись нынче один краше другого. Эсфирь, например, так, будто пробиралась сквозь колючие кустарники, а потом барахталась в крови. Ну и что! Подумаешь, замарались и покалечились. Главное — выжили. Главное — она окружена друзьями. Друзьями, любой из которых и правда остановит летящее в ее сторону лезвие своим сердцем.

Эсфирь отстранилась. Мрак протянул к ней лапу. На крючковатом когте висел…

— Ты нашёл браслет! — Эсфирь тряхнула кудряшками.

Сомкнувшееся на запястье украшение отразило блик, но все равно выглядело блеклым, утерявшим привычную яркость. Эсфирь улыбнулась. И вздрогнула — шумы мира стерлись, затушенные неразборчивыми стенаниями.

Поблизости кто-то умер!

***

Ряды всадников тянулись по лесу. Мчались галопом, с каждым вздохом подбираясь к скалам все ближе и ближе. Сигнальные чары, выстреливавшие в небо, привлекали внимание иных воинов. Хранители Антуриума, Эониума, Цикламена — кто-то раньше, кто-то позже, пристраивались к собратьям.

И теперь Олеандр мог с уверенностью заявить: «Ежели они нарвутся на выродков, бой сделается куда проще».

Полдня прошло с того момента, когда он подал соплеменникам знак. Когда тяга ко сну и покою растворилась в тревоге за Драцену, и они с братом оседлали элафия. Скакали, без продыху, не оглядываясь. Скакали так, что от топота копыт закладывало уши, а взвихрившаяся пыль забивалась в глотку.

Олеандр летел в стержневом строю, прощупывал путь. Двум линейкам он повелел осмотреть левое скальное крыло, еще трем — правое. А сам рванул к среднему ущелью, прильнув к шее Абутилона, чтобы не целовать лбом ветви. Краем глаза он видел, как Рипсалис направил строй к нужному коридору. Видел, как другая линейка стражей вырвалась вперед и затерялась в дыму.