— Потому что ты хороший воин, — отозвался Олеандр. — И хороший друг. Я хотел помочь тебе. И помог.

— Стоило умереть, чтобы услышать от вас похвалу, — Драцена меркла и распускалась на волокна. — Мало кто знает, какой вы на самом деле. Никогда не понимала собратьев, которые вас сторонились. Вы замечательный, господин Олеандр. Спасибо вам. Большое спасибо за веру, за дарованный шанс и… Прошу, победите! Я верю в вас!

На миг ее лицо исказилось, размылось, как отражение в воде. Казалось, тысячи существ тянут ее за нити, распутывают узел за узлом, отнимая жизнь. Десятки плетений расползались по кокону, пока не сжались в крохотный пучок света.

Всё произошло до того быстро, что Олеандр едва успел осмыслить перемены. Вот он взирал на крупицу света, а вот она уже превратилась в чернокудрую девушку, стоящую на том самом месте, где прежде стояла Драцена.

Кокон сгинул. Шумы и краски разлились по округе, словно художник вспомнил о наброске и довел его до ума.

Эсфирь вскрикнула. Колени её подкосились, и Олеандр обнял её, не дозволяя упасть.

Не понимал он, как она сотворила кокон, но там все было проще. Там мир будто замер. Оцепенел в безвременье, лишенном чувств и невзгод — а может, даже жизни и смерти.

***

— Извините, — Эсфирь поковыляла к расщелине в скалах, и стая хинов двинулась за ней дымящейся лентой.

На дне ущелья воцарилась до того глухая тишина, что чьи-то покашливания слышались громом.

Нужно было видеть лица собравшихся. Единственным, кто не разинул рот, оказался Сапфир. Он выглядел как отец, чей сын только что прыгнул в огонь, а затем вышел оттуда без единого ожога.

Олеандр сглотнул, подсчитывая причиненный ущерб. Ему хватило выдержки отчитаться — ведь, помимо него, Драцену никто не видел. Когда его последние слова отзвучали, он осел на валун иссохшим стеблем.

Все вокруг снова крутилось и вертелось. Дышало. Жило. А он до сих пор пребывал рядом с хранительницей. Ловил в парах её улыбки, голос — и боль резала по сердцу, отвращая от действительности.

— Малахит? — тронул слух ледяной шепот, и Олеандр втянул носом воздух, протёр вспотевший лоб подолом плаща.

Тело даже не дёрнулось, когда плеча коснулась прохладная ладонь. Олеандр словно со дна озера выныривал. Наверху гудели голоса, тишину сотрясали заунывные подвывания. Не сразу, но он выцепил в испарениях лицо, чудилось, выточенное из растрескавшегося льда.

Сощурившись, Олеандр долго смотрел на него, будто силясь переиграть, переглядеть неотступный бело-синий взгляд. Да какой там! Статуя резвее отвернётся, чем океанид-каратель.

— Живы? — Глендауэр опускался на корточки медленно, страшась спугнуть его неосторожным жестом.

Туман перед взором развеивался, скатывался в уголках век каплями слез. Язык одеревенел. Но смолчал Олеандр по другим причинам — просто не сумел подобрать стоящих слов. Ответ «Нет, Глени, я мёртв» слышался предсказуемым и глупым. В то время как ответ «Да, все в порядке» — лишенным зловредных остроты и изящества, достойных нелепого вопроса.

— Я разговаривал с Драценой, Глен, — прохрипел он. — Я. Разговаривал. С мёртвой.

— Пути Творцов неисповедимы, истинно? — произнес брат таким тоном, каким существа обычно читают молитвы.

Жаль, Боги не отозвались. Они никогда не отзываются, по-видимому, занятые другими делами — насылают стихийные бедствия, например. Но кого это волнует? Подданные их все равно не усомнятся, что остались услышанными. Еще и оправдают безмолвие, мол, Творцы желают, чтобы мы сами отыскали ответы.

Конечно, есть и такие, с кем Боги ведут беседы. Но тех молившихся сразу заподозривают во лжи. Ну или к целителям отсылают.

— Вы осмотрели ущелье? — Олеандр мотнул головой, вытряхивая неуместные мысли. — Что-то нашли?

Глен указал на плащ, расстеленный в двух шагах. На зеленой ткани покоились аурелиус, явно найденный у Драцены. И фибула-трехглавая змея. Головы её были переплетены, посередке застрял меч.

Брошь Птериса! Он был здесь!

— Читали? — Олеандр кивнул на судный лист и перевел взор на Рипсалиса, поравнявшегося с Гленом. — Око за око, мир ослепнет, справедливость… Об этом там написано, верно?

— Верно, — подтвердил Рипсалис.

Что ж, Олеандр догадывался, что этот аурелиус окажется близнецом тех, которые подсунули ему и Спирее.

— Ясно.

Сил у него осталось не больше, чем у новорождённого. Поэтому он решил не терять время понапрасну:

— Где Сапфир и Эсфирь?

Как выяснилось, ореад заручился поддержкой стальных хранителей и упорхал по следам Птериса. С какой целью? Поди разбери. Бойня явно грянула на рассвете, а ныне солнце почти уползло за скалы. Кроткие лучи рисовали на земле и камнях прощальные узоры и подгоняли суетящихся дриад.

Зелен лист, Птерис ускакал далеко — едва ли преследователи его догонят. Не упоминая уже, что Сапфир опять не пожалел раненого крыла. Дурень какой, ну!

— Эсфирь там. — Глендауэр указал на разлом в стене, подле которого темнели кляксы угольной крови.

Туда-то Олеандр и поковылял, стараясь не заострять внимание на свертках с трупами, свисавших с элафия. В затылок дышало морозом, брат ступал за ним тенью. Из расщелины, приютившей Эсфирь и хинов, доносилось лязганье, будто кто-то чиркал ножами по стеклу. По пути Олеандра чуть не унесло в паровую щель. Трижды он вреза́лся в воинов и спотыкался. А потому, добредя до нужного места, немало поразился, что все еще ходит и, судя по всему, жив.

— Останься, — сказал он брату и, убедившись, что тот замер, нырнул под каменные своды и углубился взором в дым.

Скальный тоннель походил бы на ров, куда в разгар войны оттаскивают павших и покалеченных. Походил бы, ежели бы не одно «но» — под потолком горели огни, белыми вспышками рассеивавшие мрак. Они вспухали на ладонях Эсфирь, облепляли пальцы, надуваясь, а затем отлетали подобно стайке перепуганных светлячков. Пара хинов валялась посреди дороги. По черепам других, бросивших свои туши у стен, плясали блики, когда чары замирали возле них и впитывались в раны.

Дар целителя, — понял Олеандр, видя, как порез на лапе зверя затягивается под влиянием чудотворного света.

— Листочек?

Голос Эсфирь звучал глухо, как из бочки. Она сидела у стены. Силин, свернувшийся у ее бедра клубком, вскинул морду и задергал рожками.

— Ты… — У Олеандра накопилась прорва вопросов, но вырвался самый незначительный: — Чем ты заслужила расположение хинов?

Огибая зверей и застывшие огни, он крался по тоннелю. И костяные черепа таращились на него, обветривая дымом.

— Ничем, — Эсфирь улыбнулась до того печально, что защемило сердце. К улыбке прилагались ямочки на щеках, подтершие сходство с выползшей из мрачного поверья безумицей. — К сожалению, мы с тобой ошиблись. Мрак со дня встречи не желал мне зла.