Но что я могу сделать, если он влюбился в меня! — в голосе ни капли сострадания или раскаяния. Видно старшая сестренка все-таки начала воплощать свой злой план в действительность.

— Тебе мало Фингера, мало Джеффри, который, кстати, бывший жених Вивьен!

— Так бывший же! Вивьен, между прочим, не побрезговала отбить у меня Торнтона!

— Что ты несешь! — тут уж и я не выдерживаю. Правда, в драку не вступаю. И говорю спокойно. — Никто у тебя Торнтона не отбивал. Он и твоим не был.

Селеста отталкивает руки Гортензии, встает, поправляя немного надорванное в драке платье, приглаживает волосы. А вот с синяком на скуле ничего сделать не может, хотя, к счастью, его пока сильно не видно.

— Еще бы немного, и был! Уверена, он почти пал перед моими чарами.

— Ага, надейся… — фыркаю.

— Симонс после Торнтона лучший. Я его желаю!

— Но он мой! — Гортензия тоже приподнимается. У нее вид не лучше. Только вместо синяков на щеке красуются свежей кровью несколько глубоких царапин.

— А станет мой! — складывает руки на груди.

— А вас не смущает, что вообще-то у Торнтона… Симонса… да и у остальных мужчин есть свои желания и видение образа будущей жены. Делите их, как пирожное за обеденным столом.

На мне останавливаются два одинаковых, изумленных взгляда. И правда, что я за ересь я тут брякнула.

За спиной вдруг хлопают двери, слышится испуганный выдох. И мы втроем поворачиваемся на звук.

— Селеста! Гортензия! Ох, Великие-Древние! Что вы здесь натворили! — всплескивает ладонями маман.

— Ничего, мамочка, — слегка заикается Гортензия. Снова принимается нервно разглаживать немного потрепанное платье и поправлять взлохмаченную косу.

— Мы все уже решили, — Селеста, как всегда, в своем репертуаре. Гордо задирает подбородок, словно на ней сейчас не смятое платье, у которого кружевной воротничок едва держится на последних нескольких нитях, а на лице не красуется синяк во всю щеку.

— А ты, Вивьен! Куда смотрела? — еще и мне прилетает за компанию.

— Я-а-а! — У меня глаза становятся по пять копеек. Даже с ответом не нахожусь.

— Если бы Сара не позвала, вы бы убили друг друга! — маман раздувает побелевшие от гнева ноздри. — И сейчас посмотрите-ка! На кого вы похожи! На тупых необразованных простолюдинок, а не леди! Я в полном ужасе! Что теперь делать? Сара! Сара! Исправь это все, — хрупкий палец унизанный тяжелыми перстнями очерчивает круг, указывая на боевые травмы сестер.

Та вскидывается, будто впервые видит Гортензию и Селесту. Суетливо обтирает ладони о белый фартук.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Все будет хорошо, леди Роуз! Не волнуйтесь, — сулит, уверенным шагом приближаясь к застывшим сестрам. — Через минуту и следа не останется!

Быстро хватает под руку Гортензию, берет со стола салфетку и отводит сестру к окну. Ей более срочная помощь нужна. Тоненькая струйка крови из глубокой царапины почти доползла до белого воротничка домашнего платья. У Селесты когти, как у дикой кошки, ей-богу!

— Я… пожалуй, лучше пойду, — пячусь к двери. Вдруг леди Роуз еще за что-нибудь зацепится, и мне примется морали читать за компанию. Сейчас явно не время выпрашивать контакты Амариллис.

Маман только отмахивается, занята внимательным осмотром физиономии любимой Селесты. А я едва могу скрыть какое-то темное, злорадное удовольствие, что Гортензия так сильно залепила ей под глаз. Синяк понемногу становится большим и набухает ярким розовым цветом. Возможно, это хоть немного даст понять нашей старшенькой сестренке, что мир крутится не вокруг нее любимой, а мы не ее покорные последователи.

Комната встречает благословенной тишиной. Прижимаюсь спиной к двери и, наконец, позволяю себе прыснуть от смеха — ох и забавная была Селеста с этим фингалом. Конечно, от него через несколько минут и следа не останется, но ее образ теперь у меня в памяти отпечатался навеки.

Только улыбка через секунду замирает на губах. На кровати застеленной ярким стеганным покрывалом лежит знакомый черный конверт. Сердце пускается вскачь. Давно от Друга не было известий, и я едва сдерживаюсь, чтобы стремглав не броситься к посланию. Намеренно себя останавливаю. Как будто чувствую, что за мной кто-то наблюдает со стороны… за реакцией, эмоциями. Осторожно беру конверт, разворачиваю…

В отличие от всех предыдущих писем на небольшом плотном листе только одна строчка. Однако и ее достаточно, чтобы еще больше запутать и испугать.

«На балу не отходи от Торнтона. Амариллис найдет тебя сама!»

Даже переворачиваю на другую сторону — может там еще что-то скрылось. Но нет. Даже подпись отсутствует. Если бы не тот же почерк, не знакомый конверт, усомнилась бы, что письмо действительно от Друга.

Зато теперь уж точно могу сказать, что предчувствия мои не безосновательны. Что-то нехорошее должно случиться, именно на осеннем балу, посвященному открытию завершающей трети светского сезона.

Глава 35

— О, матушка, я сейчас потеряю сознание от волнения! — стонет Селеста, подпрыгивая на диванчике. Карету трясет, и я вынуждена постоянно поправлять капюшон на голове.

— Выбери удачное место и теряй на здоровье, — резонно замечает маман. — Где-то возле Фингера.

— Я не хочу Фингера. Хочу Симонса!

Рядом тихо рычит Гортензия. Ее голубое платье все-таки досталось сестре. С большим декольте, вышитое золотом. Ибо Селесте же жениха искать надо. А Гортензия уже почти помолвлена. Ей и попроще наряд сгодится. Нахожу ее руку и сжимаю в желании приободрить.

— Симонс уже попросил разрешения ухаживать за Гортензией. Вряд ли ты его сможешь соблазнить.

— Увидим, — мрачно заявляет и одергивает корсет, выставляя данные природой прелести еще больше напоказ.

Я слышу, как всхлипывает от чувства беспомощности Гортензия. Несмотря на то, что сестры между собой похожи как двойняшки, ее всегда воспитывали бледным подобием Селесты. Неким заменителем неповторимого оригинала.

— А ну цыц! — рявкает маман. — Подбородок вверх, плечи расправили. Мы уже почти на месте, а вы, как жабы надулись, нахмурились. Ни один мужчина не взглянет на столь мрачное создание. Девушка, или скорее женщина всегда должна быть в хорошем настроении, улыбчивая и ласковая как кошечка. Такую и баловать хочется, украшения дарить, платья, безделушки. И прощать все, что она иногда натворит…

— Вот прямо в радость жить с человеком, вечно играя роль! — бормочу себе под нос. — Разве семья и дом не то место, где сбрасываешь все маски и, наконец, можешь быть сама собой? А если заболеешь, тоже улыбаться?

— А как же! — у леди Роуз глаза на лоб лезут от подобных заявлений. — Тебе особенно! Ты будущая, простите меня Древние, герцогиня. Учись у Селесты манер.

— И что, всегда молчать, как кукла, если меня что-то беспокоит? А кому тогда жаловаться, с кем делиться проблемами, печалями?

— Для этого камеристка есть, ей