— Не сомневайся, — я наклонился и быстро коснулся ее губ своими, провел вдоль рук, переплел наши пальцы.

— Извини, наверное, просто устала, — духи леса, она еще и извиняется?

— Не смей, слышишь? Никогда не смей извиняться за свои чувства и мысли, — Калисто ничего не ответила, замерла на миг, а потом коротко, как-то судорожно кивнула.

— Откуда только ты взялся на мою голову? — хмыкнула девушка спустя какое-то время. Я выдохнул. Что ж, видимо, пришла моя очередь рассказывать, каяться.

Вот только еще чуть-чуть постоять вот так, держа ее в своих руках.

Совсем чуть-чуть.

Кто знает, как она отреагирует на мое признание? Я осторожно развернул девушку к себе, взял за руку и усадил на кровать, сам устроился на полу, обхватив ее ноги, положив на колени непутевую башку.

— Я — Железный Волк, Кали. Сын Каменной стаи и бывший Черный страж Великого князя Малейского, — капитан шокировано выдохнула, но вырываться пока не спешила. Что ж уже хороший знак, не так ли?

Калисто Серебряный Сапсан, капитан «Пересмешника»

— Сильно, — прошептала через несколько вдохов, а волк, по-моему, опешил.

— И это все?

— Ну, — я отчего-то несмело провела рукой по темной макушке, — я чего-то такого и ожидала. Хотя, вру, такого я не ожидала точно. В общем, сильно.

— И тебя ничего не смущает?

— Меня многое смущает, но ничего из того, о чем ты сейчас так усиленно думаешь. Ты был передо мной, Тивор, все это время, все это долгое время, что мы плыли на корабле. Я видела твою татуировку. Не думай, что если я полжизни провела на «Пересмешнике», то ничего не знаю о Каменной стае.

Не думай, что у меня нет глаз или ушей. Я вижу, как трясется перед тобой сын Августа, вижу, как ты спокоен, сосредоточен, как уверен в себе. Вижу, как ты ходишь и двигаешься, слышу, как разговариваешь. Правда, я предполагала, что ты какой-то военный. Черный Страж, меня порядком удивил. Знаешь, а мы ведь пару раз переходили дорогу Малейскому флоту, — задумчиво протянула, глядя поверх головы мужчины в окно. — Что скажет по этому поводу Великий князь?

— Думаю, он посмеется.

— Посмеется? Серьезно? — я перевела взгляд на оборотня. Он шутит?

— Вы с ним в этом похожи, птичка, — усмехнулся Тивор. — О Кристофе ходит больше слухов и домыслов, чем правды. Ну и, пожалуй, он захочет разобрать твой корабль по досточкам, чтобы понять, как устроено судно.

— Не надо трогать Ника, — встрепенулась я, — сама ему все расскажу, — мужчина, сидящий в ногах, крепко сжимающий мои колени, вдруг расхохотался. Пронзительно и искренне, — Как ты попал к Кристофу? — спросила, спустя какое-то время. Вопрос почему-то заставил волка почти подавиться собственным смехом и замолчать, его руки сжались в кулаки. — Можешь не рассказывать, если…

— Я хочу, — оборвал он меня, — просто не знаю, как начать.

— Начни с начала. С пустошей, — я вывернулась и поджала под себя ноги, все еще задумчиво глядя в окно, где шумели резные кроны таких необычных и непривычных деревьев, где так вкусно пахло неизвестными цветами и жизнью. А вот от Тивора пахло тревогой и беспокойством. Может, лучше все оставить как есть?

— Ты знаешь, как я попал на пустоши. Но… знаешь ли ты, чем грозят пустоши оборотню?

— Потерей себя, — ответила тихо.

— Да. Я думал, что справлюсь, но… — волк вздохнул и крепко зажмурился.

— Мне было что-то около ста двадцати, когда я очутился там. Все такой же самонадеянный, самоуверенный и жутко злой, разъяренный, жаждущий отомстить. Иногда жажда мести и злость действительно могут тебе помочь остаться в живых, иногда они единственное, что еще держит тебя, помогает мыслить здраво, двигаться к цели, дышать. Но иногда они — кратчайший путь к могиле. Здесь важно научиться контролировать эти чувства. Знаешь, Кали, они похожи на костер: небольшой поможет согреться в холодную ночь, а оставленный без присмотра превратит тебя в горстку пепла. Когда я попал на пустоши, я этого не знал.

Ярость и жажда мести жрали меня изнутри, обгладывали кости и мерзко скалились, показывая кривые игольчатые зубы.

Ты знаешь, на пустошах почти невозможно продержаться дольше полугода: мертвая земля тянет силы, ядовитая вода не утоляют жажду, отравленные растения — голода. Приходится постоянно быть на чеку, ты не можешь позволить себе заснуть больше, чем на три оборота и даже во сне постоянно прислушиваешься. Тварей, что снуют там и днем и ночью, нет ни в одной книге по нежити.

— Днем?

Знаешь, какого цвета там земля, Кали? Пепельно-красная, как гниющее мясо.

Говорят, пустоши появились на месте самого древнего, самого сильного капища проклятых богов. Говорят, еще до восьмисотлетней войны именно там приносили им жертвы прислужники. Говорят, все некроманты, когда-либо жившие и живущие в Мироте, питают пустоши своей силой. Знаешь, птичка, я готов верить тому, что говорят. Я знаю, это так.

Но помимо прочего вместе с тобой в этом проклятом месте есть и другие существа, другие осужденные. И они также жаждут твоей крови, потому что там ты — мясо. Просто кусок мяса, который можно пожарить и сожрать или сварить суп, на худой конец, проглотить сырым. Дико. Мерзко. Вызывает тошноту. Но только первое время… Потом ты просто привыкаешь. Выхода нет. Когда голод рвет тебя на части, когда ты на протяжении сумана, а то и нескольких ничего не ел, начинаешь смотреть на вещи по-другому.

И побеждает там не тот, кто сильнее, но тот, кто хитрее, быстрее, кто легче обманывает и предает, кому проще договориться с совестью, кто голоден больше.

Там нет, и не может быть друзей, приятелей, просто знакомых. Все осужденные — добыча, враги, охотники. Просто мясо.

И ты постоянно бежишь, выслеживаешь или, наоборот, убегаешь. И нельзя оступиться, обернуться, просто вдохнуть.

Небо там свинцово-серое, не видно ни солнца, ни луны, ни звезд. Всегда дует сухой, горячий западный ветер, всегда воняет разлагающейся плотью и смертью.

Знаешь, какой запах у смерти, Кали? Как у болотной воды в жаркий день.

Я первое время вообще ничего не чувствовал, кроме этого запаха, ничего не видел, кроме пыли, постоянно плотным облаком висевшей перед лицом, забивающей уши, нос и рот, пробирающейся под одежду. Из-за этой пыли тело постоянно чешется, хочется содрать с себя кожу. Иногда во сне я раздирал себе руки до крови, просыпался от ее запаха и тут же срывался на бег, потому что через миг на том самом месте, где я спал, появлялась нежить или другие приговоренные.

Я никогда не видел их лиц… Лиц таких же осужденных, как и я. Они все так и остались для меня лишь размытыми тенями, неясными силуэтами, дрожащими в мареве пыли. Я просто убивал их быстрее, чем мог увидеть, быстрее, чем мог понять. Всегда, прежде всего, распарывал когтями горло, ломал позвоночник и отшвыривал от себя голову. Я — чудовище, Калисто.