- Созерцай, созерцай. Сахар не подсовывай. Возьми мне плюшку. Ну и что там было дальше?

- Дальше? Война прекратилась. Два батальона южан и северян окружили нежданную гостью плотным кольцом. Она им давала...

- Давала двум батальонам? Бесстыдник!

- Она им давала заработок. Ведь началось паломничество со всех штатов. С посетителей брали по два доллара, большие деньги по тем временам. Но всем хотелось посмотреть...

- На корову и теленка?

- Повторяю, куда подевались корова и теленок - не знаю. Пегие такие, в черных яблоках. Может, их и съели. На войне как на войне. А все хотели посмотреть на это чудо. Иногда, по настроению, девочка чуть-чуть приоткрывала колени, еще на три сантиметра. Приезжал генерал Ли. Приехал даже генерал Грант.

- Им со скидкой?

- Нет, в Америке равенство, два доллара с носа, независимо от чинов.

Она прихлебывает кофе мелкими глотками. В глазах веселые искры. Я люблю, когда у нее такие глаза. Невероятно, немыслимо, не могу поверить, что я с ней сплю каждую ночь.

* * *

Когда это все случилось в Париже, я был в Бордо на университетской конференции. Мне кажется, если бы я не уехал в Бордо, я бы в тот вечер позвонил ему: "Не выходи на улицу, не пускай никого в квартиру, не подходи к двери". У меня должно было сработать шестое чувство, называемое предчувствием, сигнал беды. Послушался бы он меня? Последнее время мы виделись не часто и редко перезванивались... Разверзлась земля, и его унесло в черную бездну. Иногда во сне я вижу эту пропасть, от ужаса кружится голова, я подползаю к краю и кричу в клубящуюся тьму:

- Сережа! Не выходи на улицу, не пускай никого в квартиру, не подходи к двери!

* * *

Ей, правда, объяснили, что папа тяжело болен, и она не спрашивала, почему он вдруг исчез, почему не приходит, не говорит с ней по телефону, однако в ее взгляде, во взгляде пятилетнего ребенка, появилось взрослое выражение тревоги. По обыкновению, мы с ней гуляли, пели, читали, дурачились, но она следила за мной глазами затравленного зверька и, казалось, ждала: вот-вот я ей что-то скажу. Потом был день рождения Лели. Мама постаралась его отпраздновать торжественно и шумно. Пригласили всех знакомых детей. Накупили дорогие подарки. Словом, все, как при Сереже. И Анька носилась с подружками по комнате, бесилась, танцевала и на детском концерте спела песенку про жаворонка.

После десяти вечера за столом осталось лишь несколько гостей и шестилетняя Диана, за которой ее мама должна была приехать через час. Маленький Леля давно спал, а Анька ворочалась в своей постели, раскидывала подушки, пыталась чуть ли не встать на голову. Я понимал, что девочка перевозбудилась, и сидел рядом, рассказывал сказку. Глаза у Аньки слипались.

- Деда, позови Диану, я хочу с ней попрощаться.

Диана, несмотря на обилие сладкого, с аппетитом уплетала кружочки копченой колбасы. Тут же пошла за мной в Анькину комнату.

- Анна, спокойной ночи!

Анька капризным сонным голосом пробормотала:

- Диана, а где твой папа?

- Ты же видела, он уехал по делам.

- Дина, - Анька попыталась в очередной раз встать на голову, - а где твоя мама?

- У мамы спектакль в театре.

Анька села, повернулась лицом к Диане и совсем другим тоном быстро спросила:

- А ты не знаешь, случайно, где мой папа?

* * *

Было, наверно, так...

Они подъехали к полуночи, остались в машине и с противоположной стороны улицы наблюдали, как на освещенном крыльце респектабельного буржуазного дома появилась группа веселых мужчин и женщин. Женщины громко смеялись, кто-то кого-то обнимал, договаривали то, что недоговорили на вечеринке. Потом подвыпившая компания спустилась в маленький дворик и через калитку в железном заборе, увенчанном острыми пиками, высыпала на тротуар. Прощание, ритуальные поцелуйчики. "Безлошадные" пары сели в "БМВ" Жан-Поля и "ситроен-ХМ" Филиппа. Укатили. Обратил ли кто-нибудь внимание на... Не могли. На этом необычно широком для Парижа авеню стоянка в шесть рядов. И улица, хоть и в центре, полутемная - ни кафе, ни ресторанов. Так поздно ни одна собака по ней не шастает, а если и вылезла с хозяином по своим собачьим надобностям, то им, хозяину и собаке, абсолютно нет дела до двух (трех?) хорошо одетых месье, изучающих в машине план города или занятых оживленной беседой.

В 0.25 машину покинул мужчина в плаще и шляпе, со скрипичным футляром в руке. Насвистывая, пересек авеню, подошел к забору, уверенно набрал код, распахнул калитку, поднялся на крыльцо, ключом открыл парадное. Свет в подъезде музыкант зажигать не стал, лифтом не воспользовался, потопал вверх по лестнице. Физкультурник.

Через три минуты спутник музыканта проделал тот же маршрут, поднялся на крыльцо и нажал кнопку интерфона.

Сережа решил, что это вернулся кто-то из гостей (забыли что-нибудь или недопили?), и отправился к экрану монитора посмотреть, кто именно. Телекамера над подъездом показала ему незнакомое лицо (или знакомое? Это бы важно знать, да никто теперь не узнает). Телемонитор в салоне сломался еще утром, второй был оборудован у двери в квартиру. Солидная дубовая дверь, а в середине - овал из небьющегося матового стекла (в половину человеческого роста), укрепленный стальными узорчатыми разводами. Мода была такая в Париже в начале двадцатых годов... И вот в светлом овале возник силуэт Сережи. Тем временем музыкант-физкультурник уже стоял на площадке шестого этажа перед дверью, уже расчехлил скрипичный футляр и вытащил оттуда автомат с глушителем.

Очередь. Промахнуться невозможно. Бронебойные пули прошили матовое стекло, как тонкую материю.

Никто ничего не слышал. Соседи по лестничной площадке отдыхали в Ницце.

Музыкант-физкультурник отбросил ногой ненужный скрипичный футляр, на пятом этаже аккуратно положил автомат у лифта и неторопливо продолжил спускаться. Респектабельный буржуазный дом спал.

Когда полицейские сирены разорвали ночную тишину, машина с субъектами (двумя? тремя?) уносилась из города. Вряд ли к аэропорту. Требовалось всего два часа, чтоб домчаться до Бельгии. Думаю, они (он?) свернули с автострады и пересекли границу по какому-нибудь пустому деревенскому шоссе.

Выводы. Они (музыкант и подручные) обладали прекрасной информацией. Узнать код - дело плевое, Сережкина квартира была проходным двором для так называемой парижской светской шелупени. Но они (музыкант и подручные) знали, что охранник Сережи ночует у себя дома, что заказана бронированная дверь, которую вот-вот должны поставить, что в это утро сломался (сломали?) телемонитор в салоне, что гости уйдут к полуночи, что Сережа с дамой, значит, сразу спать не ляжет. Никакое самое квалифицированное "наружное наблюдение" такой информации дать не может. Сережу продал кто-то из его ближайшего окружения.

Кто?