Шилов, оглушенный, неподвижно лежал на спине. Василий подошел к нему и небрежно приподнял за ворот комбинезона.

— Чего дергаетесь? Все хорошо. Разговор есть!

— Какой еще разговор?

— Душевный, — с забавным хохотком сказал Василий и покровительственно похлопал ладонью по встопорщившимся на макушке волосам Шилова. — Тебя случайно не Мишкой кличут?

— Михаилом.

— Так вот, Михаил, слушай сюда. Коль лис решил вдруг мед твой взять, тебе его не обыграть, спи, Миша, спи, так славно спать и лапу сладкую сосать!

Шилов хотел что-то сказать, но Василий грубо поставил его на ноги, продолжая держать за шиворот. Михаил попытался вырваться, но Василий держал крепко.

Он медленно приблизил свои насмешливые глаза-угольки к глазам Шилова.

— Как видишь, Мишка, любую сказку можно изложить по-разному. Шагай в дом!

Горница Марии Ильиничны была ярко освещена огромной стеклянной лампой-грушей, питаемой от аккумуляторной батареи. Эсэсовцы Василий и Григорий подвесили ее повыше к потолку, а сами, пристроив форменные тужурки на бабушкины крючки, торчавшие справа от входной двери, в белых нижних рубахах и серых брюках, заправленных в сапоги, расположились за длинным дощатым обеденным столом, небрежно взгромоздившись на скрипучие деревянные стулья с гнутыми спинками.

В центре стола гордо выпячивал свой живот объемистый глиняный кувшин с отломанной ручкой. Другой достопримечательностью был внушительный, с локоть длиной, пахучий шматок настоящего южнорусского сала с аппетитными прожилками и золотистой корочкой. Рядом с салом лежала тщательно отполированная бежевого цвета кобура, из которой торчал округлый край рифленой коричневой рукояти маузера.

В хате, несмотря на лето, было жарко натоплено. Эсэсовцы распахнули окно горницы настежь, но тепло плохо уходило в июльскую ночь, нагретый воздух растерянно колыхал выцветшие ситцевые занавески.

Изящный новенький немецкий патефон продолжал надсадно давить на уши густым басом Шаляпина с высокой добротной деревянной лавки, которая стояла вдоль стены хаты, как раз под окнами. С краев лавки свисали дугообразные деревянные панели. Они были украшены резьбой, имитирующей матерчатый полог. Рядом с патефоном притаилась поцарапанная швейная машинка с отломанным колесиком, которое валялось здесь же, рядом с машинкой.

Шилов и Седов сидели на полу в углу, рядом с русской печью, с руками, туго стянутыми за спиной пахучими немецкими кожаными брючными ремнями. Седов, сглотнув слюну, толкнул Шилова в бок и показал глазами на аппетитное сало.

Василий взял в обе ладони кувшин и стал пить, причмокивая от удовольствия. Григорий вынул из-за пояса эсэсовский кинжал, напоминавший меч крестоносца в миниатюре, и с размаху воткнул кинжал в сало. Раздался сочный чавкающий звук.

— Граждане, — с лукавой улыбкой сказал Василий, оторвавшись от кувшина, — будьте так любезны, скажите, кто хочет сало и пиво?

— Кто ж не хочет?

Ответил Седов и заржал. Василий с все прощающей улыбкой воззрился на него сытыми бесцветными, слегка захмелевшими глазками.

— А фюреру служить хотите?..

В этот момент патефон замолк. Кончился завод.

Василий крякнул, убрал ноги со стола, встал, прошел к окну, по пути по-отечески взъерошив непокорные волосы Седова и Шилова, прокрутил несколько раз ручку пружины и снова поставил иглу на пластинку.

Патефон обрадованно зашуршал, грянула залихватская мелодия «Очей черных», и Василий вдруг зашелся лихим цыганским плясом. Снова грозно зазвучал шаляпинский бас:

— По обычаю петербургскому, по обычаю чисто русскому…

Василий довольно хохотнул, подобрал колесико от швейной машинки, нанизал его на карандаш, наверное, выпавший из папки с документами, подошел к пленным и издевательски крутанул импровизированное колесо Фортуны перед их физиономиями.

— Интересно поворачивается судьба. Правда?.. Чего притихли?

Пленные угрюмо молчали, опустив головы. Вдруг лицо Василия исказила злобная гримаса, он с силой швырнул колесико вместе с карандашом в зев русской печи, где жарко пылали березовые угли, и схватил ухват, словно намереваясь огреть им пленных, но в этот миг патефон снова издал страстные и проникновенные звуки:

— Вы сгубили меня, очи черные, унесли навек мое сча-а-астье!..

— Ладно, живите пока, — сказал Василий, опуская ухват, — но маловато вам осталось, если будете упрямиться!

Он снова сел на стул, поставил ухват рядом с собой, прислонив к приступку, и снова присосался к кувшину с пивом. Григорий покачал головой.

— Так мы не поняли, вы фюреру служить хотите или нет?

— С какого перепуга?

— Не с перепуга, морда, — сказал Григорий и метнул в лицо Седова хлебный мякиш.

Седов вдруг ловко поймал мякиш ртом и с аппетитом проглотил. Григорий удивленно хмыкнул, как будто увидел в цирке клоуна с его коронным номером.

Василий оторвался от кувшина и посмотрел на пленных осоловевшим взглядом.

— Мы воюем за Россию без жидов и большевиков. «В походе и битве с одною молитвой о счастье России своей». Слышали?..

— Чего ерунду слушать? Вы честь подменили верностью человеку, который сам не знает, что творит, все делает в угоду своему жадному окружению. Куда же он, интересно, вас заведет?

— Чего?.. Это хто у нас такой умный?..

Григорий с кислым лицом воззрился вначале на Шилова, затем на клинок кинжала СС, который продолжал победоносно торчать в шматке сала. Надпись на клинке «Meine Ehre heißt Treue», между прочим, означала «Моя честь зовется верностью».

— Ничего. Чего слышал!

— Ты по-немецки шпрехаешь?

— Шпрехаю. Немного.

— Надпись на кинжале прочитал?

— Слова честь и верность, по крайней мере, могу различить.

— Эге-ге-ге, тем более! — обрадованно сказал Василий. — Язык знаете, чего еще надо-то? Вместе могли бы воевать. Вы неплохие ребята, я вижу. Нам танкисты нужны. У нас есть танки Т-34. Модифицированные. То не ваши гробы!

— Рассказывай сказки!

Реплика Седова, кажется, не на шутку разозлила русских эсэсовцев. Они заметно посуровели лицами.

В следующее мгновение Василий картинно чиркнул немецкой зажигалкой, на продолговатом серебристом корпусе которой красовался вензель «KW», и закурил пахучую немецкую сигарету.

— Зачем погибать, братцы? Наша дивизия «Дас Райх» особого назначения. Интересные задания получаем, интересно воевать. Сало, девушки, пиво, горилка, водка, шнапс. Табак настоящий, а не ваша пыль в папиросах!

Василий быстро встал из-за стола и поднес свою зажженную сигарету к пересохшим губам Седова.