В полной растерянности Кирьянов сначала проскочил по инерциимимо. Опомнившись, развернул машину, снизился, вошел в отчаянное пике,приземлился, практически упал в высокую траву, ломая верхушки жесткого корявогокустарника, рядом с двумя подбитыми машинами, лежавшими на сухой земле почтичто бок о бок, в паре метров друг от друга.

Откинув назад прозрачный колпак, выскочил. Но прапорщикШибко опередил – он уже стоял на земле рядом со своим обгоревшим истребителем,крутя головой в некотором обалдении, пытаясь вернуть себя к реальности.

Внутри кабины атаковавшего ничего не удавалось рассмотреть –ее напрочь заволокло густым сизым дымом, от машины за версту воняло горелойпластмассой и еще чем-то схожим, чад паленой синтетики забивал горло, ноКирьянов все равно кинулся вслед за прапорщиком, Тот, отвернув лицо и жуткоперхая от хлынувшего наружу дыма, уже вытаскивал за шиворот кого-то безвольнообвисшего, перевалил через борт, поволок в сторону. Кирьянов наконец добежал,помог, тоже отчаянно кашляя. Вдвоем они оттащили Митрофаныча подальше, опустилина траву. Оружейник пошевелился, перевернулся на живот и, упираясь ладонями вземлю, принялся ожесточенно блевать, кашляя, содрогаясь всем телом. Хорошо еще,ветерок относил вонь горелой пластмассы в другую сторону…

Прапорщик Шибко двумя пальцами вытянул из нагрудного карманапачку сигарет. Дышал он почти нормально, и лицо казалось почти спокойным, норуки все же подрагивали, и губы кривились.

– Нутром чувствовал, право слово, – наконецвыговорил он, двумя пальцами поддерживая в углу рта зажженную сигарету, глядякуда-то сквозь Кирьянова прозрачными синими глазами. – Давно к тому шло,но тогда в каминной глазыньки у него стали дозревшими… – Он произнесдлинную затейливую фразу на неизвестном Кирьянову языке, судя по интонации,определенно матерную. – Кулибин, мать его, Левша доморощенный, народныйумелец, гений-золотые руки… Это ж уму непостижимо, расскажи кому – не поверят.В жизни бы не подумал, что можно кустарным образом, чуть ли не голыми рукамипеределать излучатели на убойный залп… На один-единственный, правда, вон каквсе замкнуло-коротнуло, но все равно, уважаю… Ум-мелец, чтоб тебя!

Оружейник, все еще дергаясь в последних приступах рвоты,сдавленным голосом отозвался:

– Все равно урою, сука власовская, еще не вечер…

– Остынь, хрен старый, – сказал Шибко почтиспокойно. – Ишь… Ярость благородная вскипает, как волна… Я бы еще понял,сокол, будь ты фронтовичком, но ты ж всю жизнь проторчал в тылах, и не просто втылах, а в галактических…

– Куда родина поставила, там и торчал! – прохрипелМитрофаныч, тщетно пытаясь подняться на ноги. Хриплый кашель гнул его кземле. – И торчал, промежду прочим, в наших тылах, на своей стороне!

– Ну, предположим, я тоже болтался не на чужойпередовой, а на самой что ни на есть своей, – произнес Шибко совсембесстрастно. – Это ведь как посмотреть…

– Все равно урою, власовская морда, – уже другимтоном, безнадежным и вялым, пообещал Митрофаныч, кое-как усевшись и упираясь вземлю кулаками. – Ур-рою…

– Ох, не уроешь, старина, – сказал Шибко, тусклоулыбнувшись. – В себя придешь, вспомнишь про уставы, регламенты и правила,прикинешь на трезвую голову… Охолонешь.

– Хрен тебе, – отозвался Митрофаныч без особойубежденности.

– Охолонешь, – уверенно заключил Шибко. –Черти б тебя взяли, народного мстителя, теперь изволь голову ломать, как всеэто замазать. Ну да ладно, что-нибудь придумаем… – Он уставился наКирьянова, словно впервые обнаружив его присутствие, криво улыбнулся: –Степаныч нас не выдаст, ага? К чему трясти грязным бельем на публике?..

– Я не стукач, – сердито сказал Кирьянов. –Только как вы собираетесь замазать…

– Не первый год на свете живем, – уверенно сказалШибко. – Сочиним убедительную бумагу: мол, по неизвестным причинамбортовые излучатели совершенно самостоятельно и непроизвольно вместо обычногорежима сработали непонятным образом в неподобающем диапазоне… Если изложитьтолково и направить бумагу умеючи, все будет в ажуре: полностью исключивчеловеческий фактор, создадут, как водится, комиссию из бюрократов и ученыхмужей, те и другие везде одинаковы, что на Земле, что в Галактике… Поставяткучу экспериментов, моделируя здешние условия, будут грешить на флюктуациизвезды, гравитационную постоянную, пояса ионизирующего излучения, выдвинутнесколько взаимоисключающих гипотез, и каждая группа будет сражаться за своютак долго и яростно, что о самом предмете спора постепенно забудут насовсем…

– Серьезно? Все же – Галактика…

– Ну и что? – пожал плечами Шибко. –Подумаешь, цаца какая… Бывали прецеденты. Нет, все сойдет с рук, если грамотноотписаться. Кулибин, мать его…

На них упала небольшая тень и тут же ушла в сторону – этоприземлилась рядом еще одна машина, оттуда проворно выскочил Кац, мгновенно оценилобстановку и грустно сказал:

– Как дети малые, честное слово. Ни на минуту нельзяоставить. Обязательно нужно сводить счеты прямо на задании, а мирить их долженКац по всегдашней жидомасонской привычке… Что вы смотрите, товарищ командир?Нужно же обследовать…

– Ничего, оклемается, – щурясь, сказалШибко. – Старые кадры – народ живучий…

Отмахнувшись, Кац снял с пояса блестящий цилиндрикаптечки-анализатора, присел на корточки возле Митрофаныча и попытался приложитьк его виску моментально выдвинувшийся блестящий щупик диагноста, увенчанныйчем-то вроде зеленого фасеточного глаза стрекозы. Митрофаныч сумрачно отпихнулего руку и задушевно вопросил:

– Соломоныч, у тебя спирт есть? Вместо этой пакости…

– Ну разумеется, – сказал Кац, извлекая изнабедренного кармана пузатую фляжку. – Как же без спирта, среди васнаходясь? Приличный жидомасон просто обязан вас спаивать во исполнение тайныхзловещих планов… Коньяк сойдет?

– А то, – сказал Митрофаныч, самую чуточкуповеселев, надолго присосался к горлышку. Кац заботливо сидел возле него накорточках, задумчиво и печально качая головой.

Прапорщик Шибко отрешенно курил, все так же щурясь насолнце. Странно, но воцарилось нечто вроде умиротворенности и покоя, отаппарата Митрофаныча все еще пронзительно воняло жженной пластмассой, ветерокколыхал кусты, и вдали черный дым поднимался до самого неба, до пресловутойхрустальной тверди.

– Насчет власовца наш ветеран изряднопреувеличил, – сказал Шибко, косясь на Кирьянова словно быиспытующе. – Никогда не был ни власовцем, ни нацистом. Первые – тупоебыдло, вторые… а, в общем, тоже. Эта их теория крови и национальнойисключительности…

– А ты у нас ангелочек… – сварливо протянулМитрофаныч.

– Ничего подобного, – сказал Шибко, обращаясь не кнему, а опять-таки к Кирьянову. – Не ангел и не дьявол. Обыкновенныйшарфюрер СС. Ваффен СС. Если тебе это интересно, Степаныч, ни евреев, ни славяня в печах не жег. Иначе никто бы меня не поставил в одну группу с Кацем. Естьстрогие правила: не перемешивать, скажем, буденновцев с деникинцами,гестаповцев с евреями, гугенотов с лигистами, суннитов с шиитами, и тэ дэ, и тэпэ… В печах жгли черные. А мы – зеленые СС. Мы воевали.