Как бы ни повлияла Операция на результат битвы, бушующей в финале романа, мы можем завершить свой обзор сексуального контекста романа на оптимистической ноте. Хотя Государство и сделало выбор в пользу Операции, она не затрагивает гены граждан. Если люди, даже психически ущербные, останутся сексуально полноценными, спонтанное возрождение здоровых репродуктивных стратегий, революций и искусства будет неизбежным, пока этот генетический код остается нетронутым. Т. Р. Н. Эдвардс утверждает:

Дьявольская религия несовершенства и энергии записана в хромосомной структуре человечества и будет утверждать себя даже после столетий порабощения. Возможно, это гарантия того, что последние слова Д ошибочны: разум может и не победить [Edwards 1982: 80].

Ожидается, что нашей реакцией будет отвращение, как и у большинства граждан Единого Государства, противящихся Операции. Наше врожденное стремление к все более совершенному образу человека здесь заставляет нас вынести режиму нравственный, эволюционный и эстетический приговор. Это наглядно доказывает, что фантазия повышает приспособленность и, если смотреть шире, что культура, в том числе искусство, действует как биологическая адаптация, давая возможность нам справляться с надвигающимися изменениями окружающей среды. Фантазия способствует этому процессу, помогая нам заранее оценить пока не существующий режим, прежде чем подчиниться ему в реальной жизни. И лучше всего для этой цели подходит роман, так как он служит посредником между уровнями фантазии. На логическом уровне фантазия проецирует правдоподобное будущее. Благодаря роману мы можем, пусть и в своем воображении, пожить в утопическом обществе, проверить его на своих инстинктивных реакциях – на биологическом уровне, который его отторгает. Может быть, за Единым Государством интересно наблюдать, но после прочтения романа мы точно знаем, что не хотим там жить.

Глава 8

Язык тела

1. Тело в утопии

В утопии нечестно играют все: и сторонники рациональной социальной инженерии, и ее противники. Хотя утописты могли бы ограничиться дискурсом, способным привести хоть к какому-то согласию, обе стороны предпочитают наносить удары ниже пояса, провоцируя реакцию, порожденную природными инстинктами. Они задействуют физиологические рефлексы, по преимуществу непроизвольные; единственный способ их отразить или парировать – ответить тем же. Таким образом, вместо того чтобы пытаться повлиять на читателя аргументами, авторы утопий и антиутопий просто навязывают нам свои взгляды, задействуя непосредственные реакции читателя. Они в буквальном смысле задевают нас за живое, добираясь до корней наших чувств, того, что определено физиологией человека[63]. Это соотношение подтверждается открытием «зеркальных нейронов», позволяющих нам ощущать, пусть и с меньшей интенсивностью, то же, что и люди, чьи действия мы наблюдаем. Эти соматические реакции, в которых и состоит главное отличие утопической фантастики от утопической философии, непосредственно обусловлены нашей эволюционной историей.

Но утописты и антиутописты используют в бою разные приемы. Благодаря необычайно быстрой связи между вкусовой сенсорной системой и мозгом висцеральные реакции, как правило, подают сигналы тревоги; они вносят хаос в утопию, поэтому лучше их исключить. Согласно принципам «гипнопедии», бездумно повторяемым в «О дивный новый мир» как раз для профилактики таких реакций, «когда страстями увлекаются, устои общества шатаются» [Хаксли 2021: 130]. Произведения Шекспира запрещены в антиутопии Хаксли именно из-за того, что пьесы Барда вызывают слишком сильные эмоции. Зато гражданам дозволено без помех баловаться беспорядочным сексом и широкодоступными галлюциногенами, чтобы у них не развились сильные чувства, которые могли бы привести к недовольству властью. Утописты обычно сводят эмоции к казенному оптимизму, чтобы предотвратить антисоциальное поведение, зачастую выражающееся в висцеральных реакциях. По сути, утопистам на руку, чтобы граждане в их обществах были оцепенелыми, бесчувственными. Именно это равнодушие вызывает утопическая литература у многих читателей. Антиутописты от спонтанных реакций выигрывают, поэтому используют больше запрещенных приемов. Читать их тексты гораздо увлекательнее, так как они используют в своих целях все телесные механизмы выворачивания души наизнанку.

Это различие между видами чувствования в утопии и антиутопии ясно видно с первых же страниц «Мы». В самом начале романа Единое Государство обещает «математически-безоши-бочное счастье» [139]. Все это счастье на деле сводится к демонстрации отупения чувств, например во время ежедневных прогулок: «восторженно отбивая такт… не омраченные безумием мыслей лица» [142]. Этот образ повторяется и позже: наблюдая за рабочими, Д-503 отмечает их «зеркальные, не омраченные безумием мыслей, лбы» [192]. Ближе к концу романа Д-503 с трудом распознает слезы – по-видимому, редкий товар в Едином Государстве [286]. Но режим не может долго сдерживать естественные эмоции. Достаточно Д-503 переписать несколько строк из «Государственной Газеты», как уже на второй странице у него начинают гореть щеки – конечно же, от возбуждения, которое вызывает у него захватывающая перспектива покорения космического пространства [140]. В начале второй записи от пыльцы, летящей из-за Зеленой Стены, у него сохнут губы, и это «несколько мешает логически мыслить» [141]. Мы точно знаем, что он чувствует. Как быстро поняли антропологи, столкнувшись с ранее изолированными народами, язык мимики и реакций тела универсален. Это в нас говорит общая для всех человеческая природа. Маршируя, Д-503 и другие герои едва сдерживаются, чтобы не закричать, хотя их мысли вполне обыденны. Поскольку из всех эмоций здесь дозволен лишь восторженный казенный оптимизм – еще одна черта будущего Советского Союза, предсказанная Замятиным, – все балансируют на грани истерики: очевидно, естественные чувства были закупорены так долго, что вот-вот высвободятся. Главные герои только вначале кажутся двумерными: ясно, что вскоре они раскроют подчеркнутую человеческую глубину переживаемых чувств. И они нас не разочаровывают: Д-503 внезапно разражается смехом, 1-330 заставляет его обратить на себя внимание, и сюжет начинает развиваться.

Сейчас уже должно быть понятно, что утопия была бы вполне достижима, если бы не люди – живые, дышащие люди, со всем багажом своей эволюционной истории и наследием, которое не могут поколебать никакие футуристические режимы. Правительство позиционирует себя как образец здравомыслия. Д-503 превозносит его рациональность как высшее достоинство, а слово «ясно» приобретает в его дневнике характер вводного «слова дня». Он пытается делать записи в спокойном, беспристрастном, «логичном» стиле, которого требует государственная эстетика – каковы эти требования, мы можем понять из его описаний музыки, сочиненной в соответствии с математическими формулами, по заглавиям, таким как «Ежедневные оды Благодетелю» и «Марш Единого Государства», а также по всеобщему восхищению древним «Расписанием железных дорог». Но Д-503 – обычный человек, и именно поэтому он не может долго сдерживаться – он создает захватывающий текст, модернистское повествование, от которого невозможно оторваться, со всевозможными трогательными, волнующими, поистине головокружительными поворотами. Его дневник полностью идет вразрез со вкусами Единого Государства и