осознанно воспринимает. «Добродетель — это воля, находящаяся в благозвучии с природой», — гласит стоицизм. И как добродетели не прирождены нам, но естественно прививаются к нашей натуре, совершенствуясь посредством откровенной сознательности (ибо интроспективно сознавать свою добродетельность (а безраздельно и собственное несовершенство) суть то же самое, что упражняться в ней), так и любовь — добродетель добродетелей, чья идея вкореняется в душе верою и цветет при рачительной опеке разумения — искусства человечности… Люди не сумеют тебя принять, Себастиан, — они обретаются под засильем страхов и предрассудков, — тебе нет входа в их ограниченное общество. Ты не один из них; но это не значит, что ты — не человек. Человек не тот, кто обитает в людском ареале, а тот, в ком развита человеческая природа — разум, выделяющий и определяющий наш вид. «Не печалься, что тебе нет места, но печалься о своем несовершенстве; не печалься, что тебя никто не знает, но стремись к тому, чтобы быть достойным признания», — процитировал Лаэсий изречение Конфуция. — Сын мой, мне так жаль, что твоя прекрасная душа обделена шансом слиться с иной родственной ей душою… но, поверь мне, сей шанс — имя ему надежда — прискорбно мал, почти призрачен, — это милость судьбы, и от человека зависит лишь то, способен ли он будет ее восприять, коль она ему вдруг снизойдет (в сем и есть высший смысл всех его личностных свершений)… Мне жаль, Себастиан… Однако пойми, что, будучи непричастным человеческому счастью, ты непричастен и людскому злосчастью. И благодаря этому, — благодаря тому, что ты отрезан от людей, от их суеты, от их недомыслия, их лживости, слабостей, страстей и пороков, от той неизбывной тоски, кою они согбенно влачат, лихорадкой прозябания мучимые, — благодаря этому ты располагаешь верным шансом стать совершенным Человеком, которому присущи все достоинства и чужеродны все недостатки рода человеческого; который в собственном духе открыл безграничный космос — самодовлеющий мир — где он мог бы сиять вечно, но где ему будет безмятежно угаснуть… «Пускай земля и море закрыты; свободно небо: в нем путь наш!» Живи же для себя, Себастиан, в себе самом живи — среди добродетели разума — при неусыпном ожидании рассвета — здраво и вдохновенно; не прозябай уныло, не спи бессонно, но твори личную явь могуществом вольной фантазии. Верь в себя — в собственную человечность, — и ты будешь знать, что достоин всего истинного блага, какого способен удостоиться истинный человек. И в итоговый свой час не испытаешь раскаянья о беспутно пройденных днях, ибо пребудешь максимально близок к своей исключительной цели — своему телосу — самопознанию. Ты будешь спокоен… Это не подлинное счастье, но подлинное утешение… Ибо в человеческой скорби своей, что вселенским эхом внемлющему сердцу отзывается, воспримешь ты божественную благость. «Per aspera ad Astra» («Через тернии к Звездам»)… Я верю в тебя, Себастиан, друг мой…

Лаэсий смолк. Дальше мы общались взглядом — чувством — душою; слова стали излишни. Примиренными простились мы — примиренными с собой. И когда очи отца затмились, улыбка его продолжала светиться… Я пролил свою последнюю слезу, — то была не слеза горя — то была слеза очищения…

Я резолютивно принял себя таким, каков я есть, навсегда освободившись от неверных желаний и тупиковых переживаний. Я в полной мере проникся своей природой и уразумел бесповоротно, что, дабы следовать оной, обязан неустанно продвигаться стезей просвещения — исследуя собственную сущность, чтобы постигать сущее, и исследуя сущее, чтобы постигать собственную сущность; только в этом случае я буду обладать естественным правом ощущать себя человеком — личностью, — вне зависимости от физических отклонений и социальной изолированности. Покуда я зрю свой логос — не собьюсь с пути; покуда чту разум — не утрачу человеческое достоинство. Звездное небо надо мной и моральный закон во мне.

X

— Вы правы, Себастиан, — сказал я. — Непреложно правы. Пусть вы приобщены к цивилизации только опосредовано, но непосредственно сопричастны тому, что стоит над нею (сродни солнцу над землею) — тому, что вывело человечество из потемок первобытных пещер — духовной культуре. Цивилизованность и человечность не одно и то же. Цивилизованность есть общественный норматив — синтетический закон, базирующийся на формальном обычае, а посему не счесть примеров, когда над цивилизованными людьми, за рубежом цивилизации оказавшимися, где не имеют власти конвенциональные порядки и культурные условности, дико возобладало сердце тьмы. Человечность же суть закон естественный — имманентно выработанное свойство — императив разума, который невозможно преступить, не поправ собственного «Я», не отвергнув своего Гения, не утеряв веру, не погибнув морально… И ваша нелюдимость нисколько не умаляет вашей человечности, ибо вы истинно человечны в отношении себя, ибо вы искренне блюдете честь — добродетель — единственно значительное достояние личности — единственно благую ее силу…

Но почему, Себастиан, почему теперь, когда вы свободны и уверенны, когда никакие заблуждения и страхи не отягощают вас, когда целостно самопознание и невозмутима воля, когда ровна и светла дорога, вы желаете окончить свой путь?

— Именно поэтому, — отвечал Себастиан. — Потому что я готов. Потому что мой личностный долг исполнен… Ваша жизнь, Деон, имеет значение для других; как справедливо сказано у Гомера: «Искусный врач многих прочих людей драгоценней». Моя жизнь значима лишь для меня самого. Я не приношу пользы этому миру, а соответственно, не имею основания излишне долго здесь присутствовать.

— Но ведь вы воистину являете собою то, что зовется кладезем премудрости…

Себастиан при едва различимой улыбке едва различимо вздохнул:

— Понимаю, что вы подразумеваете, Деон. Однако я — эклектик175. Все мои доводы суть эхо уже не раз изреченных суждений — реминисценции. Я оторван от текучих реалий мира, каковые бесперечь выставляют новые проблемы, требующие свежих взглядов и новаторских решений. Мой язык нем для живущих, ибо это язык мертвых. И я никогда не думал всерьез взяться за перо, поскольку мне не к кому обращаться, кроме как к себе, а для этого незачем исписывать бумагу… Но если бы даже я и принялся за сочинение, то, по зрелом размышлении, не знал бы, с чего стоит начать, ибо не ведаю, чем должен закончить…

Низошло непродолжительное (но протяжное) безмолвие.

— Вы лишены социального опыта, Себастиан, — возразил я (с сердцем неумолимо щемящим), — но располагаете гораздо более исключительным и никак не менее важным — опытом философской уединенности. Разве не случалось, что мыслители уходили жить в глухие леса и пустыни, дабы отойти от дел человеческих и осмелиться уверовать, что те могут стать иными?.. Пребывая в отдалении, вы созерцаете мир посредством зрительной трубы