— Деньги мои. И взял их у меня.

— Минуточку. Я как-то думал, что деньги наши. Общие, семейные.

— Когда заработаешь, будут семейные. А пока — мои.

Артур помолчал, согнав желваки на скулах, тихо спросил:

— Значит, я тебе не муж, ты — не жена?

— А вот теперь и не знаю. Муж не станет хапать то, что ему не принадлежит.

Артур медленно поднялся, постоял в раздумье, вдруг принялся яростно выгребать из всех карманов деньги, швырять их на пол.

— Вот, бери. Подавись. Больше ни копейки не возьму. Все будешь делать сама. Жлобихой была, ею и осталась!

— Сядь.

— Пошла ты.

— Сядь, пожалуйста.

— В гробу я тебя видел.

Артур повернулся и быстро покинул комнату.

Ночью он проснулся от того, что за стенкой кто-то сдавленно плакал. Поднялся, в тапочках прошлепал по коридору к комнате жены, толкнул дверь.

Антонина лежала при включенном ночнике, смотрела в потолок, непрерывно в голос плакала.

Артур опустился рядом, повернул ее лицо к себе.

— Тось… Ну, чего ты? Тебе нельзя нервничать, ты ж после больницы. Тось… Ну, если не прав, прости.

Она обняла его, сквозь рыдания произнесла:

— Это я неправа. Знаю, что неправа, и ничего сделать с собой не могу. Черт бы с ними, с этими деньгами, но все равно как ненормальная.

— Все, Тось, забыли. Проехали. Не будем больше. Успокойся. Я ведь все равно люблю тебя.

Она улыбнулась, вытерла глаза:

— Правда любишь? Не врешь?

— А чего врать? Видишь, сижу рядом, глажу по голове, успокаиваю.

— Спасибо, любимый. Мне ведь почему-то показалось, что у тебя другая.

— Кто?

— Не знаю. Другая… Мысли дурацкие лезут. — Она поправила волосы, высморкалась в пододеяльник. — Мне, Артурчик, которую ночь Мишка снится. Приходит, смотрит, молчит. Хоть бы какое слово сказал. Потом поворачивается уходить и мне рукой машет. Вроде как зовет за собой. К чему это, Артурчик?

— К глупости. Знаешь, что моя бабка при таком говорила? Куда ночь, туда и сон. Вот и ты так скажи, если опять явится.

— Спасибо, родной. — Антонина прижалась к нему, притихла. — Что бы я без тебя делала?

На складах загрузились по полной, Антонина расписалась в разрешении на выезд, Артур помог ей забраться на сиденье, тронулись со двора.

Выехали за ворота, миновали несколько улиц, из-за угла показался главный городской храм, недавно отремонтированный, величественный. Антонина попросила:

— Останови.

Артур выполнил просьбу, удивленно посмотрел на жену.

— Сходим в церковь, — объяснила она. — Не возражаешь?

— Да я как-то редко молюсь. Молитвы и то не все знаю.

— Хотя бы постоишь. Свечку поставишь.

— Может, в другой раз?

— Сегодня. Поблагодарю Господа на вчерашний вечер. Чтоб осталась на душе благодать.

— А на костылях как? Дойдешь?

— Бог поможет. Да и ты поддержишь.

Артур помог Антонине спуститься на асфальт, вместе подошли к храму, поднялись по крутым ступенькам, вошли внутрь.

В нем было прохладно, гулко, торжественно. Откуда-то сверху лилась едва слышно музыка, потрескивали возле образов горящие свечи, прихожане передвигались от иконы к иконе почти бесшумно.

Антонина осенила себя крестом сразу при входе, выдала мужу из кошелька деньги на свечки и на пожертвование, осторожно зашагала к Царским вратам.

Молились оба по-своему, отдельно друг от друга, каждый просил что-то свое, особенно сокровенное.

Антонина плакала, припадала то к одной иконе, то к другой, надолго замирала, истово осеняла себя крестом.

…Когда выходили из церкви, Антонина тихо и покаянно произнесла:

— Лишь бы не расплескать божью благодать. Лишь бы на кого не сорваться. Господи, помоги.

Въехали во двор кафе, Антонина ушла к себе, Артур вместе с Виталиком и Хамидом принялись выгружать привезенный товар, заносить его на склад.

Антонина осторожно передвигалась по коридору к своему кабинету, открыла дверь, услышала сзади:

— Тонька, привет!

Оглянулась — Нинка. Недовольно спросила:

— Чего тебе?

— Что как не родная? — вскинула Нинка тонкие бровки.

— Устала. Целый день на костылях.

— Пусть бы Артур сам мотался. Не доверяешь, что ли?

— Вдвоем веселее.

— Ну да, — засмеялась соседка. — Присматривать надо, чтоб не сбежал.

Антонина бросила на нее суровый взгляд, не ответила, впустила в комнату.

Нинка уселась на стул, откинула назад голову, громко и протяжно вздохнула.

— Боже, поскорее бы сдохнуть!

— Успеешь.

— Надоело ждать. Отдохнуть, отлежаться, отоспаться, ни о чем не думать. Во житуха!

Антонина выдвинула ящик стола, положила внутрь привезенные бумаги.

— Говори, зачем пришла, — спросила.

— Повидаться. Не рада, что ли?

— Опять какую-нибудь гадость принесла?

— А когда такое было? Всегда только радостное, только полезное.

— Если сплетни, слушать не буду. Я сейчас из церкви. Не хочу мараться.

— Сплетен нет, есть вопрос. — Нинка нагнулась, поправила чулок. — Не знаешь, зачем твой муженек к моему капитану в ментуру заглядывал?

— Когда?

— Днями.

— Откуда тебе известно?

— Мне все известно.

— Ну заглядывал, и что? Кому какое дело?

Нинка с возмущенным удивлением откинулась назад:

— Совсем не въезжаешь, что ли?.. Твой Артурчик шастает по ментовке, выспрашивает что-то, вынюхивает, наводит справки. Тебя это не волнует?

— Ни грамма.

— А напрасно. Привела в дом молодого бычка, держи на привязи.

Антонина привстала:

— Нин, иди с богом. Не искушай. Мне глубоко плевать, куда мой муж ездил, с кем разговаривал. Плевать! Иди…

Нинка тоже поднялась, усмехнулась:

— Скажу, только не упади. Обопрись на костыли.

— Нина, сейчас этим костылем огрею.

— Там второй стоит. — Нинка подошла к двери, оглянулась. — Из-за Насти хлопчик волнуется. Из-за той гадины, которую ты пригрела. Ты на костылях, а он в это время в ментовке. Переживает, бедный, страдает, места не находит.