― Говоришь прямо как Эрен. ― Налив себе глинтвейна, Армин сделал несколько больших согревающих глотков. ― Насчёт него: я ещё мог объяснить банальным любопытством его внезапный интерес к истории Холокоста¹{?}[Истребление нацистской Германией во время Второй мировой войны еврейского народа.] и геноцида в Руанде²{?}[Массовая резня в Руанде, произошедшая в 1994-м году, в результате которой представители племени хуту истребили по разным оценкам от 800 тысяч до 1 миллиона человек из племени тутси.], а потом, буквально за несколько дней до его отъезда, у нас состоялся весьма странный разговор.

Микаса внимательно посмотрела на своего друга и вопросительно сощурилась.

Армин запомнил до мелочей содержание той беседы, она въелась ему под кожу, словно отрава, и вызывала приступы бессонницы. Тем вечером они впервые за последние месяцы говорили открыто и о Микасе, и о терзаниях Эрена.

― Видишь ли, дело не только в разбитых любовных надеждах, ― признавался ему Йегер, ― я бы даже сказал, дело не столько в них, сколько в моём отношении к миру. Ты удивишься, но у меня были очень жестокие… выводы обо всех людях, живущих на земле. Я рыдал и чувствовал бессилие. Гнев, несоизмеримый с моей ничтожной личностью. Всё думал, могу ли я победить ненависть. Где взять для этого силы? Даже пришёл к выводу, что решение проблемы нужно взвалить на себя одного. Чтобы никто другой не марал руки.

― Ты хоть осознаёшь, как это крипово звучит? К тому же я не особо понимаю, о чём именно речь. Ну, типа, я тоже переживаю из-за расизма, из-за того, что люди навоеваться друг с другом не могут и вообще создали хрень вроде ядерки. Но у меня неприятное ощущение, что ты несколько о другом.

— Понимаешь, когда-то я был убеждён, и это не метафора, что единственный способ исцелить мир от ненависти и жестокости — это истребить всё человечество. За боль и разочарования. Я бы покончил со всем собственными руками.

С минуту Армин не мог подобрать ответ и лишь в растерянности изучал лицо лучшего друга. За окном безмятежно и густо падал декабрьский снег, устлав холодной белизной палисадник, деревья и фонарные столбы. Могильный холод прокрался и в сердце Армина.

— Как-то мне жутко от того, что у тебя внутри. Ты прежде не делился, хотя оно и понятно почему.

― Наверное, у меня крыша из-за этого немного протекла… ― Эрен улыбнулся ― измождённой и смиренной улыбкой висельника, шагающего на плаху в кандалах. ― Я слишком увлёкся. Серийные убийцы тоже так начинают ― с губительных фантазий. Мне и самому от этого жутко. От того, какое я чудовище глубоко в душе.

― Неужели ты и впрямь так считаешь?

— Больше не считаю. Не знаю, поступил бы я тогда иначе… В смысле, я ерунду говорю, прости. Хотел сказать, что всё ещё считаю мир отвратительным и прогнившим, но хочу спасти его иначе. Знаю, я ничего не сумею изменить, не свергну зло. Но буду делать всё, что в моих силах, даже на износ. Только так я смогу им всем отплатить.

― Звучит так, будто ты уже истребил всё человечество… Вот знаешь человека много лет, а он тебе однажды внезапно своего внутреннего Гитлера как выкатит…

― Ты сейчас приготовился к очередной «искромётной шутке» про мои немецкие корни? ― Лицо Эрена вдруг сделалось веселым и беззаботным.

― Не осуждай эту мою маленькую идиотскую слабость!

― И не думал, мне пофигу. Я ж папулина гордость во время его долгих созвонов по скайпу с роднёй из Дрездена! ― Эрен захохотал, схватившись за волосы на макушке.

― Да нам твои знания немецкого и пригодились лишь для того, чтобы в двенадцать спародировать дурацкую сценку из «Клиники»³{?}[Армин говорит о сцене из американского комедийно-драматического телесериала «Клиника» (2001–2010 гг.). В 20 серии 2-го сезона главный герой, молодой врач, пытается наладить контакт с пациентом из Германии и уходит в одну из своих комичных фантазий, в которой танцует с ним под песню немецкой группы Nena «99 Luftballons».], когда ты орал на весь пустой дом «99 воздушных шариков»!

― Если бы ты тогда додумался снимать меня на телефон, то мог бы шантажировать этим видео до конца моих дней!

Закончив рассказ о той беседе, Армин наконец-то улыбнулся, и это немного согрело Микасу, потому что прочее привело её в замешательство: она и прежде подспудно ощущала в Эрене первобытную злость, но никогда бы не подумала, что в его душе творился подобный ад.

«Это не всплыло бы в нём без причины. Нет никакой случайности в том, что Эрен заморочил себе голову такой жутью как раз под нашу ссору. Это моя вина. Я принесла смятение в его рассудок».

― Мне он тоже ничего такого не говорил, ― произнесла Микаса. ― В какой-то момент… даже не могу точно вспомнить, сколько нам было лет, но я стала чувствовать странную вещь: что Эрен вроде бы открытая книга, в которой можно прочитать любой жест и взгляд, но в то же время понимаешь, что его совершенно невозможно объять, особенно, когда он выкидывает что-нибудь неожиданное.

― Согласен с тобой. Но до того его откровения я не зацикливался на этом чувстве, а теперь понимаю, что ты имеешь в виду.

Синхронно вздохнув, оба замолчали и уставились в окно, на падающий снег. Армин выключил свет, оставив мерцать лишь сине-зелёные гирлянды, затем разлил по стаканам остатки глинтвейна.

― Кстати, помимо мозгоправа, Эрен вместе с Райнером стал в качалку ходить. Но не в такую, в какой Порко вечно пафосные фоточки с голым торсом делает, а в какое-то древнее, как моя бабуля, здание из красного кирпича на углу проспекта Техников. Там в семидесятых годах боксёрские матчи проводились, атмосферное местечко, короче: суровые мужики с каменными рожами тягают штанги, колотят по грушам и друг по другу.

― Ему полезно иногда выпустить пар, ― заметила Микаса, и в воспоминаниях тотчас вспыхнули распухшее от ссадин лицо отчима и окровавленные руки Эрена, подносящие ко рту сигарету.

― Они там познакомились с одной богатенькой девахой, которая из протестных чувств ходит в эту мужицкую берлогу: учит наших бездарей рукопашному бою. А ещё выяснилось, что она давняя приятельница твоего бывшего!

― Джордана?

― Ага. Но они вроде не близки, у них просто предки со школы дружат, вот и общаются.

― Хах, у Джордана много друзей. Не все ж знают, каким он может быть козлом при куче очевидных достоинств. Хотя я уже даже