по новизне дела более осторожный, или может быть будучи под влиянием образа мыслей своего начальника гр. Румянцева, побудившего Императора Александра полгода назад отменить обещанный сейм, — Салтыков колебался. Колебание было тем рельефнее что в это именно время, т. е. во второй половине декабря, ему приходилось заниматься вместе с Спренгтпортеном ответом на просьбу депутатов, в чем оба не вполне были согласны между собою. В ответе также приходилось обещать созвание в скором времени сейма. Дело было новое, крайне щекотливое, и Салтыков, действуя за гр. Румянцева, не мог не бояться ответственности. Поэтому он стал искать помощи и совета помимо Спренгтпортена, — и не нашел ничего лучшего как обратиться к Маннергейму. Таким образом бессознательно и даже с добрыми побуждениями, каждый почти из русских государственных людей попадал под влияние лиц прямо враждебных России.

Маннергейм охотно пошел навстречу к человеку, который сам отдавался ему в руки. Поэтому-в частной записке он излагал ему свои личные мысли и чувства по поводу тогдашнего положения Финляндии, и не претендуя будто бы на верность своих взглядов просил считать их совершенно частными. Кай и другие его соотечественники, дававшие советы русским правительственным лицам, он повторял тот же мотив, что слишком еще рано окончательно устраивать управление Финляндии. «Прежде чем думать о нем, — писал он, — необходимо восстановить полное спокойствие; до того же достаточно временных мер. Страна только-что завоеванная и еще не доверяющая может быть своим новым властителям, где население, частью по крайней мере, предано прежнему своему правительству, страна, которая вновь может сделаться театром войны, — такая страна не способна воспринять прочные учреждения, пока благодетельный мир не рассеет опасений и не соединит сердец. Финский народ добр, но не свободен от предрассудков. При справедливом и умеренном правительстве он всегда будет доволен и признателен; напротив, несправедливость и притеснения вызовут недовольство и свирепость (farouche). Он крайне привязан к своим старинным обычаям и не доверяет новизнам. После Бога, государь — его божество, особенно когда он добр, благосклонен и заботится о его счастье.

Общие эти фразы, сами по себе верные не в отношении к финнам только, но и ко всякому народу, направлены были конечно к тому, чтобы предрасположить Салтыкова в пользу сохранения прежних порядков и в частности в пользу созвания сейма. Маннергейм в дальнейшем развитии своих мыслей сделал краткий очерк учреждений и действующих законов Финляндии, общих, впрочем, — пояснял он, — для всей Швеции.

Но затем Маннергейм прямо отвечал на вопрос Салтыкова: нужно ли, при бывших обстоятельствах, созвание сейма?

— «Я не могу не отвечать утвердительно, — писал он. Сейм все-таки будет для страны сборным пунктом и может быть средством примирить интересы и умы, не довольно еще привыкшие к новому порядку вещей. Присутствие нашего августейшего Государя, его доброта, доступность, доверие тем самым проявленное и обещания на деле исполненные, приобретут ему более сердец, нежели милостивые воззвания и торжество его оружия, и благодетельный Александр будет столько же любим финнами, сколько и другими его подданными.

«Я согласен однако, — продолжал Маннергейм, — что для окончательного устройства Финляндии не настало еще время. Что же касается дел в настоящую минуту неотложных, каковы налоги, военное положение, устройство суда, то их можно было бы временно привести в порядок, пока не будет заключен мир. Но, говорю еще раз, надо очень осторожно приниматься за нововведения; лучше сохранить в целости старые обряды, даже С их недостатками, отложив перемены до другого времени. Думаю, что народ тогда будет наиболее доволен и не будет иметь права (?) требовать (!) ничего больше; он будет спокоен и не подумает о тех прожектёрах, которые под личиною блага страны часто ничего не ищут, кроме пищи для своих происков и честолюбия.

Как видно, Маннергейм неуклонно следовал инструкциям, данным в Або. Он забывал на время историю, говоря напр. о обожании финнов к их государю, когда не позже как через два месяца, при содействии финляндцев был низвергнут и заточен Густав Адольф IV, а против его предшественника Густава III именно финляндцы затеяли аньяльскую конфедерацию, с прямою целью лишить его не только части владений, но даже при надобности свободы и самой жизни. О более давних случаях излишне и говорить. Финляндское дворянство шло рука об руку с дворянством шведским того времени, мятежным и продажным. Но Маннергейму нужно было достигать своих целей, и всякие средства были для того хороши. Тем более он мог рассчитывать на успех настоящих своих объяснений, что они носили на себе печать благоразумия и спокойствия; нигде не просвечивало и тени пренебрежения к русскому государственному достоинству, а тем более «абоских» идей. Подкладки но было видно, а добродушные люди, к которым он обращал свои слова, угадать её не могли.

Действительно, нужно полагать что Салтыков вполне успокоился после Маннергеймовой записки, так как уже через неделю, 4-го января, был доложен и утвержден Александром проект ответа финляндским депутатам. В нем, как известно, обещание созвать в скором времени сейм повторялось с полною определенностью.

Сеймы в Швеции были двоякого рода: общегосударственные и местно-провинциальные. О последних в отношении собственно Финляндии говорил и Буксгевден Румянцеву, возражая против созвания сейма. О сейме государственном (риксдаге) не могло быть речи. Но теперь, когда надо было приступить к исполнению обещания и к созванию сейма на деле, министерство, не знало за что приняться. Явились на помощь те же шведы и финны и засыпали сведениями и записками о составе сеймов, о порядке созыва и действий, о пределах их власти и пр. Все эти записки и сведения принимались к делам и руководству, без соображения с тем что они относились не к местным, а к общегосударственным шведским риксдагам. Как упомянуто, Маннергейм сообщил их в записке Салтыкову. Ребиндер излагал их в особом мемуаре. Агент министерства иностранных дел Бук, в сущности агент Спренгтпортена, с своей стороны тоже подал записку, Едва ли не самую пространную. Министерство принимало записки и не видело их несообразности. Не давая себе отчета делали сразу крупную ошибку, применяя к местному ландтагу формы шведских риксдагов.

Изложим для видимости краткие сведения об этих последних. По шведским постановлениям представительные права принадлежали четырем сословиям: дворянству, духовенству, горожанам и крестьянам или земледельцам. Каждое из этих сословий, представленное в порядке ниже объясненном, составляло отдельную палату или камеру, действовавшую независимо от других. Все сословия были таким образом как бы равны между собою; но на деле дворянство играло первенствующую роль, как по своему составу, так и по влиянию.

Дворянское достоинство в Швеции, а с тем вместе и в Финляндии, было родовое и наследственное и жаловалось по