— противоречит принципам». Эта злая ирония прямо относилась к удивительному постановлению Аракчеева с Салтыковым, — и они её не замечали… Понятия русских министров были настолько ограничены, сбивчивы и несообразны с действительностью, что они могли ожидать от будущего «конституционного собрания», что оно «ограничит требования финнов, также как и их обязанности». — Последнего, т. е. ограничения и даже полного упразднения обязанностей, конечно следовало ожидать; но чтобы сейм сам на себя наложил руку и ограничил свои домогательства, если не требования, то об этом могли писать только люди, действительно нисколько «неосвоенные» с конституционными таинствами. Правда, упоминалось, что все случится «с лучшею удобностью при посредстве генерала Спренгтпортена», — но эта фраза только еще рельефнее показывала всю беспомощность русских министров, которые, не говоря уже о том что вовсе не умели понять личности Спренгтпортена и его ходы, не предвидели, что заявлений или предложений Спренгтпортена сейм не будет даже и выслушивать, как на деле оно и случилось.

Высказав такое свое по истине удивительное мнение, комитет остановился однако пред возможностью что Александр Павлович не убедится их доводами, и не захочет пренебречь коллективною просьбою депутатов, тем более что на другие было уже отвечено. В виду такого случая, который действительно и оказался, они изложили свои предположения об ответах по каждому из 17-ти пунктов. Но здесь вышло между членами разногласие, хотя и по одной только статье. Нелишне на нем несколько остановиться.

Первоначальный проект ответного постановления был, как сказано, написан все тем же Спренгтпортеном. Гр. Салтыков, которому он был послан на рассмотрение, нашел нужным его изменить и в переделанном виде послал обратно барону. Но тот в свою очередь не согласился с проектированной Салтыковым редакцией. Дело шло именно о том 9-м пункте просьбы, в котором говорилось о восстановлении права военных на бывшие в их пользовании казенные имения (бостели). В этом вопросе были заинтересованы едва ли не все финляндцы, находившиеся в Петербурге и все дворянские фамилии Финляндии, так как в каждой из них были военные и гражданские чиновники, пользовавшиеся бостелями прямо или косвенно.

С русской точки зрения было естественно не оказывать покровительства и милости людям, открыто стоявшим против правительства в неприятельской армии с оружием в руках, и не выражавшим даже намерения смириться пред победителем. Но с другой стороны, помимо личной враждебности этих офицеров к России, за них говорило сознание долга, которым они были обязаны пред своим до того законным шведским правительством. Практическое разрешение бостельного вопроса было поэтому очень щекотливо и не поддавалось усилиям.

Из права пользования бостелями, как известно, думали сделать меру побуждения финских офицеров к оставлению шведских знамен. Сперва назначен был Буксгевденом трехнедельный срок; однако он соблюден не был. Потом, в манифесте Александра от 5-го июня, назначен 6-ти-недельный срок, причем главнокомандующему указано чтобы по истечении его он не ожидал новых повелений, а приступал не откладывая к конфискации и продаже имений невозвратившихся офицеров. Против этой меры поднялся Спренгтпортен еще до того как она была подтверждена манифестом; потом он не переставал говорить и писать против неё, критикуя распоряжения Буксгевдена. Прибывшие в Петербург депутаты постоянно развивали эту тему и наконец включили ее в прошение. Местные губернаторы с своей стороны писали о затруднениях в исполнении; многим семействам, по их отзывам, угрожала нужда и крайность. Абоский губернатор Троиль, помимо Буксгевдена, писал об этом в Петербург, донося, что бостели окончательно назначены в продажу на 2-е ноября. Однако и эта продажа не состоялась. Буксгевден, почти накануне своего увольнения, вынужден был писать Государю о затруднениях губернаторов. Для русского правительства вопрос о бостелях, как совершенно чуждый основаниям русской военной организации, казался все еще не довольно ясным; обратились по этому за советом к Маннергейму. Тот представил особую записку, в которой разумеется поддерживал мнение о сохранении бостелей за их тогдашними держателями.

Между тем донесение Буксгевдена было передано на заключение Спренгтпортена, который не преминул по-прежнему отнестись ко всему этому делу с полнейшим порицанием. «Кажется его сият-во граф Буксгевден должен был предвидеть гибельные последствия этой меры прежде чем исторгнуть (avant davoir extorqué) согласие на нее Е. И. В-ва, — писал он Салтыкову 21-го ноября. — А насколько она была возмутительна (а répugné) для доброты и справедливости Государя, достаточно видно из повеления вами полученного — остановить дальнейшее исполнение её, даже если бы она начала уже применяться[56]. Мне остается только настаивать на таком великодушном решении Е. В-ва, дабы окончательно потушить это дело; я предоставляю себе на месте изыскать способы прийти на помощь тем, кто сделался его жертвою.

Теперь, когда составлялось постановление комитета по просьбе депутатов, Спренгтпортен воспротивился Салтыковскому изложению пункта о бостелях. «Пункт сей», — писал он ему 13-го декабря, — «составлен не в том духе, в каком шла о нем речь, и как повелено Е. В-вом исполнить. Дело идет здесь не о тех бостелях, которые принадлежат военным, взятым в плен, — им они следуют по праву согласно первой прокламации Е. В-ва, — но о тех, кои числятся за военными, еще сражающимися под знаменами Швеции, и которые не могут отказаться от своего долга до заключения мира. Его В-во уже признал справедливым остановить до того времени их конфискацию в знак милосердия его к семействам этих воинов— Спренгтпортен отказывался подписать проект ответа, если не будет сделано требуемой им перемены.

Может быть колебания Салтыкова исполнить такое требование, а еще вероятнее обычная Спренгтпортену настойчивость, побудили его не ограничиться протестом. Через четыре дня, 17-го декабря, он особо от себя представил Государю о состоявшемся по просьбе депутатов постановлении. Свидетельствуя, что насколько он мог осведомиться по переводу разногласие есть по одному пункту о бостелях, Спренгтпортен «считал долгом справедливости остаться при том мнении, чтобы все сохранилось до мира в прежнем положении (que jai crû devoir: de justice rester comme ils sont jusquà la paix). Он настаивал при этом, что так как ответ депутатам пойдет чрез него, Спренгтпортена, то чтобы и изложение его было по всем пунктам согласно с проектом им составленным. Конечно такое удивительное требование, как легко видеть, совершенно устраняло противное мнение других двух членов комитета; но оно было украшено теми фразами, которыми финляндцы вообще и Спренгтпортен в частности с одной стороны льстили Императору Александру, а с другой поддерживали в нем некоторые опасения.

Действительно Спренгтпортен взял верх, и в комитетском постановлении явилась уступка в виде пункта, которым предоставлялось ему, Спренгтпортену, «сделать распоряжение для управления оными (бостелями) для пропитания семейств, в них теперь живущих. Но справедливость требует сохранить, — пояснял комитет, — бостели сии только в таком виде.