вспомнил. Черную волну потери, что его сломила и вынесла, хватавшего ртом воздух, на берег сознательности.

Ребенка больше не было.

Они его потеряли.

Быстрый взгляд на часы у кровати: три пополудни.

Нераспечатанный пузырек с выписанным транквилизатором, стакан воды у Конни на столе.

Он сел на край кровати и принялся наблюдать за черной линией, как она двигалась и не двигалась по потолку. Муравьи. Целый их караван. Массовый исход. Откуда-то из-за окон, они направлялись то ли в коридор за дверью спальни, то ли в какое-то теплое место на чердаке, а может, и к свежей воде в ванной.

Он встал, надел одежду, которую приготовил, чтобы пойти завтра на работу, и вышел в коридор. На работу он, конечно, не пошел. Он не ходил уже несколько дней. Он стоял в коридоре босиком и следил за муравьиной линией, которая тянулась грубой диагональю по стене и скрывалась за старым фамильным портретом. Его собственное лицо отразилось в стекле: он еще на двадцать лет моложе, и морщин не так много, первые только-только появляются. За стеклом, в выцветших тонах сепии – его мать и отец, и он сидит перед ними с двумя своими братьями, оба старшие, оба погибли на войне, и портрет висит на стене между ванной и…

комнатой Эми

…детской.

Он взял с высокой полки шкафа в коридоре баллончик с ядовитым аэрозолем. Затем, направившись к детской, заметил на стеклянной поверхности семейного портрета единственное черное пятнышко, которое ползло по щеке матери. Он поднял большой палец, чтобы раздавить нарушителя, но увидел, что на портрете на самом деле были не его мать с отцом, а он сам с женой и дочерью, которой не суждено было вырасти.

Эми.

На этой фотографии ей тринадцать, ее сделал…

должен был сделать

фотограф в магазине, годы спустя. Это была идея Конни. Семейный портрет на пестром синем фоне. Портрет, чтобы вставить в рамку и дарить друзьям на Рождество: отец в своем темно-синем костюме с галстуком и белой шляпе, мать в белой шелковой блузке и темной юбке-карандаш, дочь – в свитере с радугой и желтым пластмассовым обручем на волосах. Лицо все в веснушках.

Одинокий муравей пополз дальше, присоединившись к шеренге, следовавшей к двери в детскую, и теперь Ридер увидел, в косом послеполуденном свете, что улыбающиеся с портрета лица вновь принадлежали его отцу и матери, давным-давно умершим. Еще он увидел, что дверь в детскую, закрытая еще пару мгновений назад, теперь стояла распахнутая.

«К черту муравьев, – подумал он. – Моя жена спит в нашей кровати, а я не лежу рядом с ней, когда я ей нужен, и сама спальня теперь стала холодным, чуждым местом, и ничего утешительного в этой ужасной правде нет. Хотя он, конечно, вошел, не в силах удержаться, потому что, как он медленно теперь осознавал, это был сон, а сны всегда имеют собственные планы на истину и утешают тоже по-своему.

В ту зиму он целый месяц украшал детскую, выкрашивал желтыми и голубыми тонами. Милая кроватка из красного дерева, золотистое кресло-качалка в углу, мягкие голубые стены, отделанные белыми трафаретными облаками, теперь пылали медовым поздневечерним светом. Ридер видел, что муравьи ползли по абажуру с узором в виде пунктирного полета шмеля.

Муравьи странным образом следовали прямо по шмелиной траектории.

Ридер шагнул к лампе, держа палец на носике баллончика, и как раз в этот момент услышал мягкий стук откуда-то из коридора.

Затем еще один.

И еще.

Тишина.

Он замер, наклонив голову, слушал.

Наконец повернулся обратно к шеренге муравьев, но те все исчезли.

И опять услышал мягкий стук из коридора.

Он вышел из спальни и увидел в дальнем конце коридора, перед лестницей, темную неуклюжую фигуру. Это будто бы была девочка с кривыми, перекрученными ногами, и шла она медленно, с трудом. При каждом шаге она с мягким стуком упиралась согнутой правой рукой в стену, чтобы удержать равновесие. Она казалась немногим больше, чем тенью во мраке коридора, куда из открытых дверей спальни падали лучи солнца. Форма головы у девочки была странная. Челюсть напоминала ящик комода, который выдвинули так сильно, что он накренился, а волосы у нее были густые и жесткие – на них что-то высохло.

Ридер переложил баллончик из правой руки в левую и потянулся к бедру за пистолетом. Но того там не оказалось. Его ремень лежал внизу – обернутый вокруг стула, приставленного к кухонному столу. Он сделал глубокий вдох и, сам не зная почему, сжал посильнее баллончик. Когда же похожее на девочку существо ступило на свет, он увидел, что головой ей служила кишащая масса черных муравьев.

Он проснулся, почти на тридцать лет старше.

Солнце светило ему в глаза.

Сощурившись, посмотрел на завешенное окно в мотеле.

Сел, вышел в туалет, помочился, побрызгал водой себе в лицо.

Увидел на столе у окна две бутылки виски и вспомнил, почему оказался здесь, в «Сандонер Инн», Сьело-Рохо…

мило

…и, подойдя к столу, открутил крышку уже початой бутылки. Та была наполовину пуста. Он сделал глоток. А потом и еще.

Тревис вышел из кемпера под простор пурпурного неба. За далекими столовыми горами угасало солнце. Он услышал, как загудела, загоревшись, неоновая вывеска над розовым офисом. Через дорогу, за беседкой и кактусовым садом, на месте номер два, в алюминиевом шезлонге сидел старик в обрезанных джинсах и шлепанцах и пил «Миллер Хай Лайф». В трех местах далее двое мужчин моложе Тревиса ставили палатку, которую сняли с крыши зеленого, в ржавых пятнах «Фольксвагена». У них были длинные бороды и спутанные волосы, удерживаемые красной и синей банданами. В подковообразном изгибе дороги начиналась каменистая тропинка, которая вела от кемпинга к низкому флигелю с плоской крышей – там располагались мужской и женский туалеты. За поворотом находилось еще одно место, занятое длинным заплесневелым трейлером «Уиннебаго» с горящей внутри лампочкой.

И, наконец, на двенадцатом месте, рядом с пикапом и «Роудраннером», за столиком для пикника сидела семья из трех человек. В металлическом кострище перед ними горел огонь. У них была синяя брезентовая палатка с москитной сеткой на входе. Багаж лежал на крыше обшитого деревом универсала. Втроем они устроили за столом ранний завтрак жареной картошкой. Муж сидел в серой шляпе порк-пай и шортах цвета хаки, ему было не больше тридцати; жена – в белых брюках-капри, синей кофточке и розовом свитере, чтобы прикрыть руки от прохладных сумерек. И мальчик. Маленький, светловолосый, в красных шортах, голубой футболке и белых конверсах.

Тревис понаблюдал за ними, матерью и