мотель закрыт, и когда Ридер постучал, ему не ответили. Дверь была заперта. Небольшое кафе – судя по виду, переделанное из старого гаража – было погружено в темноту. Табличка под телефоном на наружной стене офиса указывала, куда звонить, чтобы заселиться в нерабочее время. Сейчас еще не было десяти, и на минуту Ридер серьезно подумал о том, чтобы оставить свои намерения и вернуться обратно в Тайсон, а потом сесть в «Белл» и улететь назад в Уэйко. Но он понятия не имел, что скажет Сесилу и своему начальству. И пустому отчетному листу, требовавшему от него лишь правды: что мертвая девушка встала и пошла. Мертвая девушка, в которую он дважды стрелял на глазах у толпы людей. Если он это расскажет, его вышестоящие позвонят шерифу округа Крокетт и ложь, которая затем выльется, будет противоречить правде, и капитан компании отправит Ридера в отпуск. «Иди домой, побудь с женой», – скажет он, и это едва ли окажется плохим советом.

Ридер позвонил по указанному на табличке телефону, затем повесил трубку и подождал. Пока он стоял здесь под голубым октябрьским небом, ему вдруг пришло в голову, что он не думал о Тревисе Стиллуэлле уже почти целые сутки.

Вскоре с холма, где стоял фермерский дом, спустилась женщина в джинсах, красной блузке и такой же косынке и открыла офис. Она извинилась за поздний приход.

– У нас вчера была вечеринка, – сказала она. – Решила взять выходной.

– Нам всем нужно немного отдыхать время от времени, – сказал Ридер.

Женщина отвела его в шестой номер.

Он ее поблагодарил. Когда она ушла, он вернулся к своей машине и взял из багажника дорожную сумку, коричневый бумажный пакет и две бутылки виски. Оказавшись в номере, он поставил сумку на комод и сел на край кровати, где открутил крышку с первой бутылки. Затем ослабил галстук и принялся пить прямо из горлышка. Заметил, что занавески открыты, а окно выходит на залитую солнцем гравийную стоянку. Он закрыл их и, сев обратно на кровать, залез в тумбочку, откуда вынул Библию Гедеона. Наскоро пролистал, но никаких ответов в ней не обнаружил.

Ридер отложил книгу и сделал обязательный звонок Конни, и та задавала ему вопросы, на которые у него также не было ответов. Он представлял, как она сидит в кресле в гостиной, подогнув одну ногу под себя и прижимая телефон к уху, представлял чистый запах ее кожи и волос. Он закрыл глаза и перестал понимать в темноте, что было на самом деле, а что нет. Когда он открыл их снова, лучше не стало.

– Просто поговори со мной, – попросил он Конни. – Я хочу слышать твой голос.

Наступила долгая пауза – он слышал, как она проглотила комок в горле, – и лишь затем продолжила. Она говорила по-английски и по-испански. Рассказала о том, как ездила утром в супермаркет за мясом, чтобы приготовить жаркое, когда он вернется. Рассказала о забавных проделках кота. Рассказала, что ни одна женщина в мире никогда не любила мужчину так сильно, как она его, даже Клеопатра не любила так Антония.

Потом он сказал, что любит ее, прежде чем попрощаться.

– Я тоже люблю тебя, – ответила она.

Он помедлил.

– Джон?

– Все нормально. – И повторил: – Я правда тебя люблю.

– И я тебя, старичок, – сказала она.

Он повесил трубку.

Солнце встало и плыло по небу на высоких белых облаках, а Тревису виделись сны. Не красные реки, не озера крови. Не мать или старые песни, не дождь, стучащий по стене, не мимоза во дворе. Не отец. Не сарай за домом и не самолеты, жужжавшие над головой, не жуки и не мухи или что-то в этом роде.

Вместо этого снились мальчик и женщина.

В этом сне они стояли, держась за руки, на буром травянистом склоне перед их домом. В пурпурном небе над ними мерцали звезды.

– Там свет, – сказала женщина, кивая на звезды. – Врата Света. Разве они не прекрасны? Разве не великолепны?

Стоя ниже склона и глядя на дом, женщину с мальчиком и на небо, он увидел, что звезды стали угасать, точно свежие раны, которые исцелялись на глазах. Врата смыкались, одни за другими. А затем увидел себя, высокого и одинокого Тревиса, увидел издалека, сверху, будто его взгляд был взглядом Бога, видевшим, как мал он был на самом деле, там, у подножия холма, где ждал, пока мальчик с матерью к нему присоединятся. Он знал, ему нужно было лишь протянуть руку, и они подойдут.

«Скорее, – думал он во сне, – пока ворота не закрылись, пока свет не погас».

Он протянул руку.

И проснулся.

В окно кемпера сочился слабый янтарный свет.

«Тс-с, – прошептала Рю, прижимавшаяся к нему телом. – Тс-с. Это просто дурной сон. Спи дальше».

На подушке, где она плакала, виднелись красные пятна.

Он закрыл лицо руками и подумал о матери, о своем видении, о мираже. О дымке, за которой все эти годы гнался от горизонта к горизонту. Проливал кровь, стремясь за нею. И все же сон этот казался таким же реальным, как сам мотель Гаскин, как их фермерский дом – место, где он мог найти убежище и цель. И, может быть, любовь? Что значила любовь для Тревиса, кроме резких раскатов смеха и взгляда ненависти над сигаретой в руке с острыми красными ногтями? Но он понимал: все это было не важно. Прошлое мертво. И настоящее – тоже. Важны только все эти бесконечные годы, что простирались перед ним, как мили шоссе, что он оставил позади. Он сам стал миражом.

Рука в его руке сомкнулась вокруг его пальцев. Вот что точно настоящее.

Рука мальчика. Рука Аннабель. Жизнь, которую ему никогда не было дано жить, обрела плоть в них.

Рю заворочалась рядом, застонала. Никак не могла успокоиться.

«Но их больше нет, – подумал он. – Я больше не могу быть с ними рядом».

Он протянул руку в пустоту кемпера, разомкнул пальцы.

И вспомнил свой сон.

Увидел, как мальчик тянет руку к нему.

«Нет, – решил он. – Нет. С этим покончено».

Проснувшись, Ридер с внезапным ужасом понял, что его жизнь превратилась в круглую черную дыру, уводящую в никуда. Он забыл, кем был, где и почему. Ему виделась лишь темная линия, что неровной нитью прошивала зашпаклеванный потолок. Линия одновременно двигалась и была неподвижна. Она начиналась у окна, тянулась по стене и, пересекая потолок, опускалась по противоположной стене, чтобы исчезнуть за дверью. Дверью спальни. Его спальни. Он слышал мягкий храп лежащей рядом жены и вспомнил. Все