связывать сердца. Ты сводишь к ничтожной малости самые прекрасные поступки: ведь ежели все происходит только из любови к себе, то в жизни не остается места для благодарности. Чувство долга, выходит, не более, чем глупость. А хорошей морали ты приписываешь такую основу, коя сводит на нет ее чистоту и благородство.

Сильвия. Нет же, ничего подобного. Более того, я считаю, что именно любовь к себе порождает все прекрасные свойства, укрепляет дружбу и подвигает нас свершать великие дела. Два человека, характеры, обычаи, воля коих отвечают друг другу, кои чувствуют симпатию друг к другу, — побуждаемы любовию к самим себе, с одинаковым стремлением будут искать способ быть достойными друг друга. Любовь к себе заставляет нас делать только то, что похвально и славно. Знаменитые полководцы, покорявшие целые страны, разве смотрели в сражениях на других, а не на самих себя, и разве не любовь к самим себе заставляла их совершать подвиги? Словом, мы лишь ищем, в чем удовлетворить нашу любовь к самим себе: в славе, упорстве, верности, благодарности? И все сии способы нам доступны.

Юлианна. Не могу не согласиться с тобою: свершение великих дел возможно отчасти и по причине нашей любови к самим себе. Но возможно ли, что когда я неким великим свершением хочу угодить своему доброжелателю, о чем никто знать не может, — то делаю это я не потому, что чувствую в этом потребность, но чтобы удовлетворить любовь к самой себе?

Сильвия. Милая моя Юлианна, пускай твое истинное намерение скрыто от мира, — но скрыто ли оно от тебя, свершающей великое дело? Разве, свершая благородный поступок свой, ты не чувствуешь в душе радость? И чувство это свойственно человеческой нации вообще, не исключая и тебя. И подумай: чувство это — не любовь ли к самой себе, которая иных заставляет таить то, что дано ему природой, иных же — выпячивать его?

Юлианна. Стало быть, тот, кому я оказала благодеяние, не должен чувствовать себя обязанным мне, поскольку я совершила то благодеяние только ради самой себя...

Сильвия. Но то наслаждение, которое ты ощущала в благодеянии, разве мешает другому чувствовать наслаждение, принимая это благодеяние? В твоей доброй воле разве нет любви к самой себе, в твоей доброй воле и в тебе самой? Не заставляет ли это другого испытывать к тебе благодарность? Не говорит ли он себе, что будет самой неблагодарной тварью на свете, ежели не отблагодарит тебя за то, что ты для него сделала? Стало быть, любовь к себе противится неблагодарности, она как раз и делает людей благодарными.

Юлианна. Поскольку ты стала защитницей любови к себе и поскольку так разумно защищаешь это чувство, то потрудись же выслушать мои вопросы и ответить на них. Когда речь идет о тебе, которая и молода, и красива, и умна, я допускаю, что у тебя должно быть немного любови к себе. Но как ты докажешь мне, что это действует так же, когда речь идет о старости, о том, что безобразно?

Сильвия. О, это действует еще гораздо сильнее. Потому как именно любовь к себе побуждает нас возмещать тот ущерб, который нанесла нам, сформировав нас, природа, или который причинен нам старением, — возмещать умом или достойным и разумным поведением, или высокой нравственностию. Даже не обладая молодостью и красотой, не возвышают ли себя люди наукой, разумом, благотворительностью, щедростью? А то, что называют славой, разве нельзя называть любовию к самим себе? Любовь к себе побуждает нас не только скрывать наши недостатки, но и стараться достичь совершенства в глазах других. Скажу больше: я не могу поверить, что в дурном человеке тоже есть любовь к себе: ведь доброжелательство, направленное на самих себя, проистекает лишь из того, что мы чувствуем в себе нечто хорошее. А ежели в человеке ничего хорошего нет, то откуда в нем взяться любови к себе?

Юлианна. Вот этого я и ждала. Как ты можешь доказать то, что говоришь, когда мы каждый день видим таких мужчин и женщин, в которых и в помине нет тех добрых качеств, кои ты хочешь в них увидеть? Однако ж они о себе самого лучшего мнения. Разве это — не любовь к себе?

Сильвия. Нет, отнюдь. У мужчин — это лицемерие, у женщин — глупость. Цени любовь к себе и не путай ее с подобными недостатками. Ум — мать любви к себе, а ты приводишь в пример людей, у которых ума нет. Лишь при свете ума можем мы понять, хороши или плохи наши свойства; именно посредством любви к себе мы выдвигаем на первое место одно и утаиваем другое. Одним словом, милая Юлианна, еще раз скажу: все, в чем находим мы славу, честь и удовольствие, происходит только из любви к себе.

Юлианна. Если так, прекрасная Сильвия, то, по твоему убеждению, любовь к себе — основа всякой доброй нравственности?

Сильвия. По крайней мере она — опора ее, и она — способ ее распространения.

Юлианна. Милая Сильвия, ты меня вполне убедила, я перешла на твою сторону. Но куда девать твою любовь к самой себе, если Теламон ухаживает за Дианой?

Сильвия. Ежели моя любовь к себе перенесет его измену с трудом, то она же меня и утешит, помогая мне убедиться, что он недостоин моего хорошего отношения.

Милая кузина, что ты на это скажешь? Есть у тебя любовь к самой себе? Я не могу считать, что ее нет в эрдейских девицах и дамах, но про них можно утверждать еще и то, что они точно могут сказать: люблю тебя, как самоё себя. Ведь ежели они любят себя, то могут любить и других, потому как в них течет горячая кровь и бьется горячее сердце. А вот от гречанки, наверное, следовало бы приравнять к брани, ежели бы она сказала: люблю тебя, как самоё себя. Да и ежели она так скажет, ей не следует верить: апостол Павел говорит, что греки — лжецы[367]. Милая кузина, я люблю тебя так сильно, как самого себя, а самого себя — так, как хороший сон, а потому желаю доброй ночи.

100

Родошто, 4 decembris 1733.

Слышала ли ты новость, кузина, что сейчас в любой момент начнется большая война? А причина тебе известна?[368] В конце октября французский король послал немецкому императору очень дружелюбное послание, что объявляет ему войну[369]. Причина этого — следующее. Когда Август, польский король, преставился, Французский