она, эти цветы посыпала ядом. Так что суди сам: ежели подозрения, которые ты питаешь в отношении меня, могут спасти тебя от гибели, то как могла бы я пойти на то, чтобы тебя потерять, и как могла бы я жить дальше без тебя. Но видя, что Марк Антоний слушает ее недоверчиво, царица велела привести из темницы раба, осужденного на смерть, и дала ему выпить вино из бокала, после чего раб тут же умер. Ежели лечить кого-то от подозрительности и от неверия таким образом, то лекарство будет слишком сильным. Но приведу еще один пример, теперь — о зависти. Французскому королю, который был пока еще неопытен в своем королевском ранге, придворные из лести говорили все время, сколько горя и обид терпели они от сановников предыдущего короля, поэтому хорошо было бы сейчас им отомстить. Уговаривали они короля до тех пор, пока он в конце концов не приказал, чтобы ему принесли список сановников, состоявших при дворе предыдущего короля. Вскоре ему такой список с большой радостью доставили. Взяв список в руки, король пометил имена многих сановников крестом, потом убрал список. Придворные, видя это, с большой радостью подумали: те, чьи имена помечены крестом, обречены. От радости они даже не стали ждать, что сделает с ними король, а заранее раструбили, как король поставил кресты возле таких-то и таких-то имен. Услышав это, многие из тех, чьи имена были отмечены в списке, испугались и тайно бежали в другие страны или спрятались. Король, узнав причину их исчезновения, произнес во всеуслышанье и ко всеобщему удивлению слова, которые заслуживают того, чтобы мы их запомнили: зачем вы бежали от моего двора? Вы разве не знали, что крест означает награду, означает, что грехи ваши прощены. Затем приказал он, чтобы всех бежавших позвали вернуться, и когда они вернулись, он всех их оставил в прежней должности. И это было столь же прекрасное дело, сколь безобразной была зависть. Потому я и не стану больше говорить об этом. Скажу лишь, что здесь стоит теплая погода, в этом месяце я разводил огонь в печи всего раза два, не больше. Вас спросят, кто любит больше: тот ли, кто не простился со своим доброжелателем, или тот, кто уйдет, попрощавшись? С Божьим благословением встреть и проведи Новый год, милая кузина. Не знаю, не пожелать ли друг другу нового сердца, потому как от того, как сильно мы любим друг друга, сердца наши совсем обуглились. Но зачем перенимать нам этот обычай от язычников? Желаю счастливого Нового года и счастливого пути, а благословение Божие или помощь даже и поминать не будем, только много удачи. Поскольку перед Богом нет удачи, то христианам не нужно его поминать. А пока я заканчиваю письмо, и воздадим благодарность Господу, что он поддержал нас в этом году. Остаюсь.

97

Родошто, 14 martii 1732.

С восторгом и радостью получил я, милая кузина, чудесное твое письмо, медом написанное. Давай скажем всему миру, что мы с тобой живем хорошо и от души любим друг друга. А то, что мы никогда не ссоримся, даже когда ссоримся, еще сильнее склеивает дружбу между нами. Ежели бы я уже и весточку ждать от тебя перестал, вот тогда было бы уместно сердиться. Кто мог бы подумать, что Топала так быстро сместят из визирей? Все его любили, и все его боялись. Правда, немцы, те, я думаю, рады этому, потому как немцев он терпеть не мог. Нам же, благослови его Господь, даже за такое малое время он сделал много хорошего. Если так пойдет, то за два-три года не останется ни одного турка, который не побывал бы в визирях. Исключение сделаю для графа Бонневаля[349], пускай даже он тоже будет турок, потому как Господь не допустит, чтобы такой проходимец и тут вышел бы вперед. Ежели тот паша, про которого, хоть он и находится пока в Вавилоне, говорят, что его сделают визирем, когда он вернется, — это все-таки больше в порядке вещей; к тому же он сын доктора, а не цирюльника или дровокола, как уже бывало. Визирей здесь поднимают из праха, затем в прах же и возвращают. Расскажу об этом небольшую историю.

Здесь, когда находят таких бедных детей-сирот, которые неплохо выглядят, их забирают в виде налога, воспитывают в турецкой вере, а самых красивых из них держат при дворе султана. Одного из таких детишек, посчитав его не слишком удачным, не отдали ко двору султана, а отдали одному паше, который, хорошо отнесшись к ребенку, научил его всем наукам, которым только можно научить, и воспитал с большим тщанием. Юноша, которого мы будем называть Ибрагимом, учился успешно, да и вел себя достойно, настолько, что паша подумал: пожалуй, он поступит дальновидно, ежели отдаст его сыну султана, Сулейману, который после смерти отца своего был очень у всех на виду. Сулейман принял подарок весьма благосклонно, а поскольку Ибрагим был его ровесником, он сопровождал Сулеймана на все развлечения, и Сулейман так его полюбил, что желал, чтобы прислуживал ему только Ибрагим. Тот, заметив это, решил воспользоваться таким случаем, но обратил свою удачу не во зло, а на то, чтобы делать благодеяния и помогать бедным. Сулейман, характер у которого был поистине царским, с радостью увидел в слуге своем благородное сердце и еще больше стал его уважать и любить. Самым главным свидетельством этого стало то, что, когда Сулейман воссел на султанский трон, он сделал Ибрагима капиджи-пашой, а спустя некоторое время — агой янычар. Ибрагим, видя, как быстро продвигается его карьера, задумался, долго ли продлится его счастье. Часто приходила ему в голову судьба сановников в Порте, их быстрый взлет и жалкий конец. Грустные эти мысли настолько затуманили ему голову, что он утратил веселый нрав, который так нравился Сулейману. Заметив это, султан, любя его всей душой, стал спрашивать, в чем дело. Ибрагим выложил ему всю правду, сказав, что причина его печали — не что иное как мысль о том, что доброжелательность господина приведет к тому, что у него появится много завистников и врагов, которые, строя против него интриги, ввергнут его в ту же горькую участь, которая постигла уже многих и многих вельмож. И в конце концов он тоже умрет такой же страшной смертью, как те. Страх этот постоянно беспокоит его душу, а потому просит он султана, чтобы тот умерил свою доброту к нему и чтобы он, Ибрагим, мог вести свою жизнь