лоббировал Карагеоргиевичей. Анатолий Васильевич, вполне интегрировавшийся в софийский бомонд, страстно отстаивал интересы братушек. В итоге МИД лихорадило: оттуда шли то суровые рекомендации болгарам уступить требованиям сербов, то строгие указания сербам принять все пожелания болгар, — и несколько раз случалось так, что телеграммы приходили одновременно.

Впрочем, в итоге сориентировались, и противоречия отошли на второй план — слишком заманчив был приз. Хотя, конечно, затея была не без риска, поскольку внезапная, не согласованная с державами война, пойди она слишком удачно, могла спровоцировать вмешательство Вены и Берлина, а реорганизация и перевооружение армии Российской империи, хотя и шли полным ходом, еще не были завершены. Это очень волновало Петербург, требовавший ничего не начинать без согласований, но совершенно не тревожило балканских политиков.

«Прекрасно понимая, — указано в справке русского дипломата Сергея Урусова, — что Россия имеет здесь неистребимые великодержавные, исторические интересы, здешние политики учитывают то обстоятельство, что Россия от славянской политики никогда не сможет отказаться и не откажется и от защиты и поддержки своих славянских аванпостов на Балканах. Таким образом, Россия неизбежно будет вовлечена в войну, начатую помимо ее желания славянскими державами».

Логика тут была, и Россия мягко предупреждала подопечных, что «самовольное выступление» поддержано не будет, однако все опасения «на два хода вперед» отступали перед сознанием того, что «партия в длинную» может оказаться еще опаснее. Поскольку венская «партия войны» не подписывалась быть паинькой, она вполне могла воспользоваться как раз тем, что русские военные программы не завершены, даже если не будет никаких провокаций. Ибо Вена же...

А между тем, как указывал Анатолий Неклюдов, подписав соглашение о союзе, «сербо-болгарский альянс, сплотив воедино до полумиллиона штыков и притом великолепного войска, поставит несомненно серьезную преграду всяким замыслам оккупации или захвата с северо-западной стороны полуострова». К тому же на этапе переговоров казалось, что высокие договаривающиеся стороны способны мыслить не местечковыми категориями.

ПО ГАБАРЯМ! [62]

Будь у сторон время отмерить семь раз, кое-что потом пошло бы иначе. Но не терпелось резать, и 12-13 марта 1912 года между Болгарией и Сербией был заключен «Договор о дружбе и союзе» — на восемь лет, с секретным приложением и секретной же военной конвенцией, где прописывались конкретные нюансы возможных военных действий и раздела трофеев. Также предусматривалась помощь Софии «в случае опасности для нее со стороны Австро-Венгрии и союзных ей стран», то есть Румынии.

И это было совершенно удивительным успехом российских кураторов, учитывая особые связи Фердинанда с Веной и Берлином. Как ни странно, по Македонии договорились по-честному, сойдясь на том, что если «в спорных районах обе стороны удостоверятся в невозможности создания отдельной автономной области», то окончательное, не оспариваемое слово скажет государь.

Особенностью документа был очень мутно прописанный пункт о том, что считать «опасностью со стороны Турции», открывавший, в связи с пассажем «а также и внутренние беспорядки», самый широкий простор для толкований. Сергей Урусов в докладе министру указывал: «Заря болгаро-сербского соглашения не есть заря мира. Соглашение это рождено войной и рождено для войны». И таки да: верить, что Болгария будет дожидаться нападения австрийцев на Сербию, мог разве лишь ребенок; ей была нужна война с Турцией, и чем скорее, тем лучше.

Однако сам по себе пункт о готовности драться с Дунайской монархией принес блоку ощутимую пользу: получив копии текста соглашения, Лондон и Париж выразили полнейшее удовольствие, а французское правительство тотчас одобрило предоставление Болгарии льготного займа. Еще один более чем льготный (аж три миллиона рублей) заем плюс массу всякой всячины мгновенно предоставила Россия, а в Сербию пошли эшелоны с «мосинками»[63].

Теперь, когда дело было сделано и казалось беспроигрышным, к пакту поспешили присоседиться и ранее осторожничавшие. 29 мая Болгария — тут уже, конечно, без участия Петербурга, но при активной суете Лондона — подписала «Договор об оборонительном союзе» и «помощи другой стороне в случае нападения Порты» с Грецией. А затем, уже в сентябре, к Балканскому союзу, преодолев недоверие к Карагеоргиевичам, примкнул и Негош, причем в специфическом стиле Черногории, где монарх — уже, кстати, не князь, а с 1910 года целый король — по старинке вершил суд, сидя под дубом.

«Николу, — вспоминал Стоян Данев, — мы с Ризовым встретили в холле Хофбурга[64], где он отдыхал после беседы с кайзером, и этой встречей воспользовались. Для достижения цели одной беседы было достаточно. Черногорцы просили только помочь содержать их войско. Не было составлено никакого письменного акта, просто, договорившись, обнялись». Такая вот «народная дипломатия». Ну и, поскольку единого договора не заключали, естественным связующим центром альянса стала Болгария, тем паче что армия ее была примерно равна всем остальным, вместе взятым.

В целом создание Балканского блока, безусловно, было успехом России — в какой-то мере компенсацией «дипломатической Цусимы», поставившей крест на карьере Извольского, но именно в какой-то мере. Новый глава МИД Сергей Сазонов, родственник и близкий друг Петра Столыпина, еще в ранге товарища министра присматривавший за «героем Бухлау», сделал всё, что только было возможно, но в этой ситуации возможно было не так уж много.

«Россия, — писал много позже Сергей Дмитриевич, — не имела права не сделать ничего для облегчения достижения Сербией и Болгарией их целей. То, что союз был создан если не по почину русского правительства, то с его ведома и согласия, давало шанс на восстановление испорченного. Однако отсутствие времени не позволило создать условия для полного контроля над действиями союзников».

Так оно и было, и на Неве отдавали себе отчет в том, что «балканские друзья» имеют собственные цели, причем если Цетинье и Белград привязаны к Петербургу вполне надежно, то София теоретически способна взбрыкнуть. Однако, коль скоро вариантов не было, положились на тщательно прописанный сценарий событий, где, как казалось, было предусмотрено всё — в частности, и «пробитое» на случай «взбрыка» согласие Фердинанда сосредоточить войска на восточном, самом трудном, и южном, вспомогательном, направлениях, доверив освобождение Македонии сербским и черногорским войскам, что в какой-то мере гарантировало предсказуемость царя.

Но, впрочем, весной 1912 года, обо всем договорившись «по понятиям», без камня за пазухой, и радуясь достигнутому, о таких нюансах не думали. Думали о другом. Как ни парадоксально, в военном смысле десятилетие процветания, когда даже самые «низы» жили сносно, средний класс — совсем не худо, а немалая часть общества и вообще весьма прилично, сыграло с Болгарией злую шутку. Если черногорцы готовы были воевать в любой момент, по принципу «шахиду одеться — только подпоясаться», а сербы после почти десяти