Сербия встала как один «За српски истина!»[67]. Греция, понятно, «Ελληνικαγια την αληθεια!»[68]. А уж про Болгарию — «За българските истината!»[69] — и вообще можно не говорить. Манифест Фердинанда, умело и красиво разъяснивший причины войны, и без того уже всем понятные, массы встретили с энтузиазмом на грани экстаза. Мобилизация пошла темпами, предсказать которые не мог никто, добровольцы валили валом. Всего за две недели 70-тысячная кадровая армия увеличилась вшестеро, и это был далеко не предел.

А вот в Петербурге считали, что союзники, начав войну без согласования (в «случайное» поведение черногорцев, давшее старт событиям, на Неве не поверили, имея на то все основания: князь Никола, на правах близкого родственника, частенько чудил), поступили плохо. Не по русской правде, так сказать. Проект Сазонова, рассматривавшего Балканский союз как инструмент постепенного давления, улетел в корзину. Приходилось действовать по обстоятельствам, а этого на Неве не любили.

Зато на Шпрее «внезапность» обрадовала многих. Там считали, что правду определит только практика. «Зачем ждать такого момента, когда Россия будет готова? — писал кайзер. — Дошло до войны? Прекрасно. Пусть балканские государства себя покажут. Если они решительно побьют Турцию, значит они были правы и им подобает известная награда. Если их разобьют, они притихнут и долгое время будут сидеть смирно».

Действительность, однако, перевернула все прогнозы. Болгарская армия под формальным командованием лично Фердинанда («главный помощник» — генерал Михаил Савов, начальник штаба — генерал Иван Фичев), развивая наступление на восток, в считаные дни взяла мощную крепость Лозенград, вышла на подступы к Адрианополю, прорвала выстроенную немцами «линию Люлебургаз — Бунарсахир» и отбросила турок к фортам Чаталджи — последней внешней линии обороны Стамбула. На Южном фронте 7-я Рильская дивизия вместе с отрядами ВМОРО приближалась к Салоникам, куда маршировала и греческая Фессалийская армия, разгромившая турок при Яннице.

Еще одна греческая армия, Эпирская, осадила Янину. Флот Греции блокировал выход из Дарданелл и высадил десанты на острова. Сербы, разбив турок у Куманова, заняли Скопье, а затем, вместе с греками, Битоль, после чего турецкая Западная армия перестала существовать, а черногорцы и сербы в Албании, выйдя к Адриатике, осадили Шкодер. Масштаб блицкрига становился пугающим, война переходила в избиение младенцев.

«Катастрофа — не менее мукденской, — писал Эбинезер Смит, военный корреспондент "Times" и "Daily Chronicle”. — Три четверти артиллерийских орудий турок досталось болгарам. Болгары подпускали турок совсем близко, давали им начать рукопашную, затем быстро отступали, и пулеметы косили турок сотнями, тысячами. Отступление турок превратилось в беспорядочное бегство одурелых, голодных, измученных, обезумевших толп. Врачей мало. Перевязочных материалов нет. Припасов нет. Я был свидетелем многих военных походов, но такого ужасного бедствия, такого избиения массами голодных, истерзанных, измученных, беспомощных крестьян из Анатолии я никогда не воображал себе. И это лишь в местах, где я побывал. Однако мне сообщают, что на других фронтах обстановка такова же, если не хуже».

Первая Балканская война

Будни войны

Короче говоря, аналитикам Генштабов оставалось только разводить руками и бормотать что-то невнятное. Правда жизни свидетельствовала: Порту рвут как тузик грелку, и по всему получалось, что вот-вот разорвут окончательно. А это уже исключало благодушное наблюдение за событиями и заставляло «великие силы» быстро-быстро соображать, что делать, ибо время категорически отказывалось ждать.

«Македония потеряна так же, как и Санджак[70], — утратив всякое благодушие, блажил в конце октября Вильгельм II. — С целостностью Оттоманской империи в Европе покончено! Стамбул под угрозой. Если болгары будут преследовать турок, они смогут в течение 8-10 дней оказаться около Стамбула или в нем самом. [...] Турецкое господство в Европе разрушено. [...] Возможно, мы доживем до момента, когда Фердинанд I станет императором Византии? Или Верховным главой Балканского союза?!» В Вене согласно подвывали.

Однако и в Петербурге, казалось бы имевшем все поводы радоваться, ликовать не спешили. То есть успех блока, конечно, снял многие опасения, связанные с «а вдруг провалятся, тогда чё?», однако такой успех, какой получался, мог ненадлежащим образом перевести количество в качество. В конце концов, Стамбул и проливы нужны были России «русскими» — в крайнем случае «международными» по договору, но не болгарскими по праву меча. А такое вполне могло случиться — и что тогда? А тогда...

Ну что, как минимум — резня христиан, когда болгары приблизятся к Босфору, а значит — международное вмешательство и, стало быть, заморозка на хрен зна какой срок желательного решения вопроса о проливах. Допускать этого государь не намерен был ни в коем случае, и в Генштабе начали обдумывать вариант отправки флота для оккупации Стамбула, пока болгары еще далеко, или хотя бы для занятия Верхнего Босфора.

НАМ НУЖЕН СТАМБУЛ!

В этих условиях Порта стала искать способ спастись. 21 октября (3 ноября) турецкое правительство обратилось к державам, прося их принять на себя мирное посредничество, а 31 октября (13 ноября) царь Фердинанд получил телеграмму великого визиря Кямиль-паши с просьбой начать переговоры о перемирии и прелиминарном[71] мире.

По мнению большинства исследователей, это был самый благоприятный для Болгарии момент, когда войну можно было завершить на гребне славы и с максимумом успеха, — примерно как у Наполеона после Дрездена, когда ему, по инерции считая его непобедимым, предлагали многое. Однако Фердинанд, как и Наполеон, не считаясь с реальностью, отверг турецкое предложение и, вопреки обязательствам, даже не известил об этом союзников — и более того, Россию. Это было хуже чем преступление, это (и тут согласны практически все исследователи) была ошибка, но Фердинанда уже несло. Точнее, его несли. Правда, и на то были определенные основания: слишком удачно шла война, слишком неожиданно стало ясно, что фарт выпал редкостный, а значит, делить успех будет трудно. В такой ситуации многое, о чем договаривались, казалось ничтожным.

Хотелось большего. Об этом уже поговаривали в Белграде, и в Софии об этом знали, а зная, беспокоились — особенно те, кто поставил на карту всё. «Сделаем всё возможное, — писал Тодор Александров, ставший в это время одним из самых влиятельных идеологов страны, — чтобы не позволить болгарскому правительству подарить болгарские земли сербам и грекам и продолжать цепляться за какой-то там союз, меньше всего нужный нам, по крайней мере, на будущее».

Шеф ВМОРО был связан со многими, и «памятные записки» ЦК ВМОРО ежедневно ложились на стол премьеру Гешову и Его Величеству, при котором в статусе доверенного советника пребывал «автор войны» Димитр