— Пистолет, конечно, у меня сейчас не дымящийся, — пробормотал Грязнов-старший, укладывая ствол в наплечную кобуру, — и это даже немного жаль…

Телефонный разговор между Денисом и сотрудником антитеррористического отдела тем временем продолжался.

— Шарафутдинов Денис Фаритович?! Шарафутдинов Денис Фаритович?! — кричал Кудряшов. — Денис Андреевич, не может быть!

— Почему же нет? — удивился в свою очередь и

Грязнов-младший, хладнокровно наблюдавший сцену неудавшегося побега.

— Потому что… Но это просто чудо, мы считали, что он не существует, что это фантом, призрак, понимаете? За ним такое на самом деле, я даже не могу рассказать… Хотя у нас есть свидетельница, которая… если только это он… она его опознает, понимаете? И она уже давно у нас есть, только вот…

— Рад за вас, — сухо сказал Денис и хотел уж было прекратить этот малопрофессиональный разговор, но Кудряшов все тараторил:

— Все дело в том, что она слепая! — возбужденно кричал он. — Но она все равно опознает, опознает эту сволочь непременно, понимаете?

— Слепая? Опознает? Как это может быть? — удивился Денис. — По голосу, что ли? Такое доказательство в суде не пройдет.

— Лучше! По особенностям его анатомии. И вообще… Это же он ее ослепил.

— Ослепил?! — Денису показалось, что он ослышался.

— Вот именно, — радостно подтвердил Кудряшов. — Вырезал девушке штык-ножом оба глаза, представляете?! Но вся штука в том, что она художница профессиональная и…

— Как ее зовут? — механически спросил Денис.

— Анна Портнова.

— Как вы сказали? — Денис подумал, что он ослышался.

— Портнова, Анна Портнова. Она в нашем госпитале ведомственном содержится уже несколько лет. Она вообще теперь больше ни одного лица из своей прошлой жизни не может вспомнить, только его. Она уже давно его нарисовала и продолжает, и продолжает…

— Передайте генералу Спицыну, что этой девушке нужна надежная охрана, — подумав, сказал Денис. — Просто бронетанковая.

— Можете не сомневаться! — в таком же позитивном ключе отвечал «штабс-капитан». — А вы лично сходите к психиатру…

Денис положил трубку и подумал: какой же наглостью и уверенностью в своей безнаказанности обладал этот мерзавец, если, несмотря на все, что он натворил, совершенно спокойно устроился на работу в московскую милицию.

Аня Портнова

Было так. Русских беженцев из Таджикистана (почти пятьдесят человек), которые ехали в Центральную Россию через Дагестан, а потом пропали неизвестно куда, неожиданно освободили (теперь их осталось меньше двадцати) федеральные войска. Беженцы обнаружились, разумеется, в Чечне, в одном горном ауле, где они содержались на протяжении четырех с половиной лет, и уже не думали о другой жизни. Пока решался вопрос, как быть с ними дальше, их привезли на окраину Грозного. Было немного за полночь, почти тихо и совершенно темно. Их принял начальник караульной смены, крупный молодой мужчина с немного скошенным взглядом. Он быстро распорядился, кого и куда определить на ночлег — пустующая гарнизонная тюрьма располагалась в здании бывшего Дома колхозника, так что мест для ночлега там хватало.

Она умылась впервые за последние несколько дней — на общей кухне, и даже улучив момент несколько раз провела мокрыми руками по груди, под мышками, коленями… Потом стала готовиться ко сну, хотя почему-то не верила, что сможет вот так просто лечь в чистую постель и забыть про выпавшие из жизни полторы тысячи дней. Она еще не знала, что ее ждет дальше. И конечно же и думать не могла, что станет вспоминать это время батрачества как просто тяжелую, голодную, но по-своему счастливую жизнь. Еще несколько дней пути, думала она — и встретится со своим Толиком, Толечкой. Толечка, Толечка, забери меня скорей, ты еще помнишь меня?

В два часа ночи она услышала шаги мужчины, шедшего по коридору к ее двери. Она не знала, не могла знать, кто это, но вдруг поняла — по мерным шагам, по стуку в дверь, которая начала отворяться раньше, чем она успела к ней подскочить. Она не отозвалась на стук, она подскочила к двери, навалилась на нее, стараясь удержать. «Я раздеваюсь!» — сказала она измученным голосом, уже зная, кто там. Он не ответил, продолжая упрямо и ровно давить на отходящую дверь. «Сюда нельзя! — снова закричала она, но на самом деле слова вырывались из ее горла со свистящим шепотом. — Нельзя, нельзя, нельзя!!!» Ее голос слабел и прерывался, он был полон отчаяния. Мужчина не отвечал. Она же все силилась остановить, задержать медленно отходившую дверь. «Дайте только одеться, и я к вам выйду, слышите?» Она говорила теперь замирающим шепотом, и тон у нее стал несерьезный, легкомысленный, так разговаривают-с нашалившим ребенком или, напротив, с совершенным маньяком: успокаивая и заискивая. «Только подождите, ладно? Вы слышите? Вы же подождете, правда?» Но он не отвечал, и дверь продолжала медленно и неотвратимо отходить. Привалившись к ней в одной расстегнутой рубашке на голом теле и застыв, глядя в пол, она словно была погружена в глубокое раздумье, а на самом деле уже просто ничего не ощущала от наваливающегося на нее ужаса, впав в полную прострацию. Потом она безвольно повернулась, отпустив дверь, отошла к постели, схватила, не глядя, еще что-то из одежды и обернулась к двери, комкая вещь у голой груди. А начальник караульной смены уже стоял в комнате и, конечно, смотрел на всю эту паническую возню и ждал, когда же она закончится. Но его серые скошенные глаза будто не видели ее, и оттого становилось еще страшней… Коротким движением он освободился от своей куртки, отобрал у нее то, что она прижимала к груди, и толкнул ее на кровать…

За время, проведенное в рабстве, с ней случались насилия, был даже один из местных, который не говорил по-русски, но, словно в благодарность, дарил ей деревянные бусы и поил молоком. Однажды он исчез и больше появлялся. Потом ее принуждали спать с ними разные мужчины. Но сейчас все было не так. Тот человек, который олицетворял ее освобождение, принес еще больший кошмар, и это было концом всего. Она не кричала почти до самого конца, когда он повернул ее спиной. Тогда она стала вырываться и звать на помощь, хотя понимала, что если он уже здесь и так уверенно себя ведет, значит, чувствует себя хозяином и ничего не боится. Да он и был хозяином. Но все же ему не понравилось ее сопротивление. Тогда он ударил ее по голове, и хорошо, что она потеряла сознание…

Следующей ночью она очнулась уже в другом горном ауле, где прежде не бывала. Она сидела в яме. В корзине ей спускали заплесневевший хлеб и воду. Там он, этот выродок, и выколол ей глаза, прямо не снимая повязки. Жизнь или то, что от нее осталось, окончательно погрузилось в ночь…

Однажды между вспышками боли, раскалывавшими голову, она услышала разговор, который происходил рядом с ямой, в которой она теперь жила.

— Слушай, почему ты просто не убьешь эту шлюху? — сказал голос с кавказским акцентом. — Зачем пачкаешься с ней?

— Зачем убивать? — спокойно возразил ее мучитель. — Я хочу, чтоб она жила. И все помнила.