Шли дни, и, казалось, гестапо оставило это дело без последствий. Но через две недели Фридрих принес в «четырехсотку» для перевода новое письмо. Оно было написано тем же лицом. И опять адресат не пожелал назвать себя. Не удалось установить и личности Мани – автора писем. Вскоре в «четырехсотку» привели юношу лет двадцати. Он нес зимнее пальто с отпоротыми рукавами и отодранной подкладкой, словно явился в мастерскую по ремонту одежды. Заключенные с интересом уставились на пришельца, и каждый, вероятно, подумал: «Эх, парень, если тебе удастся в камере соединить все эти куски, ты будешь кудесником. Почему они это сделали?»

Молодой человек растерянно улыбался. Пальто принес во дворец Печека кто-то из родных юноши. Полицейские распороли пальто, ища в нем записку. Проходя мимо стола Ренека, парень увидел письмо, которое принес Фридрих. Едва Нергр исчез за дверью, юноша прошептал что-то Юлеку. Вскоре мы знали: эти письма пишет ему Маня – его возлюбленная.

Перед обедом в «четырехсотку» зашел Вацлавик. Юлек попросил его предупредить девушку. Дня через два Вацлавик сообщил – девушка вне опасности. Все с облегчением вздохнули, порадовавшись, что на этот раз удалось провести гестапо.

Но прошло еще две недели, и в «четырехсотку» принесли новое письмо от Мани. Мы были в отчаянии. Как ее заставить замолчать?

В последующие дни разыгрались драматические события: схватили девушку – автора подметных писем, арестовали молодоженов – хозяев дома, в котором она скрывалась. И еще страшное. Замкнулось роковое кольцо вокруг Вацлавика. Выдал его старый «приятель» гестаповец чех Долейши.

10 декабря 1942 г. в «четырехсотку» вошел гестаповец щеголь Смола. Остановившись посреди комнаты и громко, смакуя каждое слово, произнес:

– Итак, Лоренц, мы идем арестовывать твою сестру!

Лоренц даже глазом не моргнул. В «четырехсотке» воцарилась мертвая тишина. Смола подошел к Арношту:

– Ну, что ты на это скажешь, Лоренц?

Арношт внешне спокойно пожал плечами. Только чуть покрасневшие щеки выдавали его волнение. Что он мог сказать? У гестаповцев были все козыри в руках. Помешать им было не в наших силах. Если бы еще пришел Вацлавик, можно было что-нибудь предпринять, но он не появлялся. Гестаповцы могли схватить сестру Лоренца в любое время. Смола, уходя, по привычке громко хлопнул дверью.

Я прошептала Арношту: «Не могут ли они чего-нибудь найти у нее?» Арношт задумчиво покачал головой. А я вспомнила о шифрованных письмах, переписанных мной и посланных его сестре.

Всю первую половину дня мы находились в напряженном ожидании. Вдруг в «четырехсотку» вбежал гестаповец и увел на допрос Юлека. В полдень его привели обратно. Я вопросительно поглядела на него. Юлек на секунду прикрыл глаза – все в порядке, будь спокойна. Но я не поверила. Чувствовалось, что приближается катастрофа.

Когда на следующий день меня привели в «четырехсотку», я сразу поняла – творится что-то ужасное. В комнате стояла мертвая тишина. Юлека не было. Заключенных охраняли несколько гестаповцев. Они пристально следили за каждым движением узников. Появились новые арестованные: красивая женщина, готовящаяся стать матерью, и темноволосый мужчина – оба евреи. (Позже я узнала, что это те самые молодожены, у которых нелегально проживала девушка Маня – автор писем. Супружеская пара погибла в Освенциме.)

Лоренц сидел на своем месте. Я осторожно коснулась его руки: «Что происходит?». Он еле заметно повернул голову и прошептал:

– Вацлавик арестован!

– Когда? – тихо спросила я.

– Вчера.

– Говорит?

Арношт чуть-чуть приподнял плечи. Этот жест мог означать все что угодно. Ведь мы не знали, как Вацлавик поведет себя на допросах.

– Где Юлек?

– На допросе.

– А Мила Недвед?

– Тоже.

В этот момент вызвали на допрос и Лоренца.

Я сидела как на иголках. Мне казалось, что другие заключенные вели себя так, словно ничего не произошло. Зденек Дворжак малевал какой-то пейзажик, Гонзл кисточкой спокойно чистил шрифт пишущей машинки, Резек тихонько постукивал по клавишам своей машинки…

Каждую минуту я осторожно оглядывалась на дверь: не введут ли Юлека? Наконец в сопровождении Нергра появился Мила Недвед. Его лицо было покрыто красными пятнами. Мила нервно поправлял очки. Нергр отвел доктора на место и молча удалился. Снова опустилась зловещая тишина.

Прошло немало времени, пока привели Юлека. Проходя мимо меня, он успокаивающе прикоснулся к моим волосам. Я вопросительно взглянула на Юлека. Он на какой-то миг прикрыл глаза, как бы говоря: «Все в порядке!».

Наступил полдень. Когда мы строились на обед, Мила Недвед, улучив минутку, шепнул мне: «Передай Ольге, она не должна говорить о письмах и доценте. Пусть признается только в трех пакетиках. Долейши утопил Вацлавика и ее». Я молча кивнула. Стало быть, Ольга арестована! Теперь мне надо не упустить подходящий момент. Нужно стать последней в шеренге женщин – поближе к Юлеку. К сожалению, сделать этого не удалось.

Внизу, в отделении для женщин, я увидела Маню – автора тайных писем. Это была девушка лет восемнадцати. Она молча показала мне свои ноги: они сплошь были в кровоподтеках и синяках – следы побоев на допросах.

Сердце мое тревожно билось, в висках стучала кровь. Меня терзала беспокойная мысль: удалось ли гестаповцам узнать, что и как делалось в «четырехсотке» для заключенных?

Позже я узнала, что 10 декабря, после обеда, арестовали Вацлавика. Юлеку об этом в тот же вечер сообщил Залуский. Никто из заключенных еще не знал об аресте Вацлавика. Гестаповцы не приводили его ни в «четырехсотку», ни в «кино». Юлеку необходимо было известить об этом Милу Недведа и Лоренца, но встретиться в тот день с ними не удалось – они были на допросе. Через Ренека Юлек передал на первый этаж коридорному Шпринглу, работавшему в библиотеке гестапо, что ему необходимо с ним переговорить. Для этого нужно было попасть в последний тюремный автобус.

Шпрингл на минуту задумался, а затем пошел к своему начальнику, заявив, что ему необходимо закончить работу. Он попросил разрешения остаться в библиотеке до последнего рейса тюремного автобуса. Гестаповец разрешил.

Юлек и Шпрингл надеялись, что во время переезда из дворца Печека на Панкрац им удастся поговорить. Однако последним рейсом отправляли всего-навсего четырех узников под охраной двух эсэсовцев. В такой обстановке нечего было и думать о разговоре. В тюрьме Панкрац при выходе из машины Юлеку удалось сказать Шпринглу: «Мне необходимо с тобой поговорить сегодня же!».

Ночью должен был дежурить Гефер.

Каждый заключенный, привезенный с допроса, стремглав бежал к своей камере и, стоя у двери, дожидался, когда эсэсовец его обыщет и впустит в камеру. Шпрингл после обычной процедуры у ворот стремительно помчался на первый этаж тюрьмы. Он хотел убедиться, действительно