застарелый стыд накатил поверх внезапной веселости, и мне стало дурно. Я сложился пополам, зажимая ладонями живот.

Тук-тук. Подняв голову, я увидел Тамару, которая чуть ли не носом уткнулась в стекло.

– Кто там? – спросил я и снова рассмеялся.

Она беззвучно сказала что-то, но я не понял – читать по губам оказалось слишком сложно.

– Тебе надо выучить язык жестов, – сказал я. – Или давай вместе учить световой. Индиго с ума сойдет.

В ее лице что-то неуловимо изменилось, и я никак не мог понять, что именно. Почему-то не удавалось сосредоточиться. А еще вдруг появилась одышка. Неужели у меня паническая атака? Да, кабинет маленький, но все же не настолько, чтобы словить приступ клаустрофобии.

На самом деле, я чувствовал себя довольно… забавно.

Она же больше не пытается угадать, что я сделаю! Эта простая мысль воздушным пузырем всплыла откуда-то из глубин подсознания. До этого момента Тамара всегда смотрела на меня с каким-то подозрением, всегда пыталась хоть на шаг опередить, чтобы суметь ответить на любой возможный выпад. А теперь впервые просто… смотрела.

Очень внимательно смотрела, очень пристально. Я смущенно улыбнулся через стекло.

Теперь всплыла другая мысль, совершенно не связанная с предыдущей.

– Погоди, – сказал я, – кнопка-то сработала? Дверь закрылась?

Ворочать языком почему-то получалось медленнее, чем обычно. Тамара в ответ подняла большие пальцы вверх, но брови оставались мрачно сведены. Совсем как Индиго, подумал я, тот вечно хмурится.

Кстати, а он-то где? Уже много времени прошло. Интересно, что там происходит? Неужели погиб? Или просто методично отрывает «детям» головы, одну за другой, словно цветки одуванчиков?

От этой невероятно жуткой мысли я снова расхохотался.

Шарах! Что-то ударило в стекло, сильнее, чем раньше. Я поднял взгляд. Тамара прильнула к окну с той стороны, ее глаза-фонарики чуть не лезли из орбит. Она лихорадочно тыкала во что-то на экране перед собой, стремясь показать это мне.

Я тоже прижался лицом к стеклу, пытаясь разглядеть, что у нее там такое. Вроде какая-то диаграмма, но что она означает?

– Понятия не имею, что это, – сказал я.

Но тут подумал, что ей, наверно, нужен перевод, и глянул еще раз. Буквы располагались вверх ногами, и мысленно перевернуть их почему-то было очень трудно.

– Это даже не слово, – сказал я, – просто какие-то отдельные буквы. А, Т, М… В общем, не знаю, что это за диаграмма. Может, про какой-то механизм. Нет, не понимаю. Я только слова понимаю.

Тамара снова шлепнула ладонью по стеклу, чтобы я на нее посмотрел. И заговорила – быстро, взволнованно. Я попытался глубоко вдохнуть – почему-то безуспешно – и сконцентрироваться.

Она беззвучно повторяла какое-то слово на сестринском. Ну а на каком же еще, отстраненно подумал я. Основные фонемы дают характерный выговор, узнаваемый по артикуляции. И потом, других языков она вообще не знает.

Вакуум, разобрал я наконец. Вакуум.

При чем тут вакуум, подумал я, ощутив внезапное, непреодолимое желание зевнуть. Широко раскрыл рот, хрустнул челюстью, и, как по сигналу, сознание на миг прояснилось.

Вакуум. Закрывшаяся дверь, толстенное стекло. Зевота, эйфория и одышка.

Я был в барокамере, и воздух постепенно уходил через решетку в дальней стене.

53. Шон Рен и ужасная гипоксия

Вот странно: теперь, когда я понимал, что происходит, сосредоточиться стало почему-то легче. Через вентиляционную решетку в дальней стене уходил не только загрязненный воздух, а вообще весь. Я заставил Тамару нажимать все кнопки с обозначением «дверь», а одна из них оказалась от механизма, который блокировал дверь камеры перед откачкой воздуха.

Эта мысль породила очередной приступ смеха, забулькавшего где-то в горле. Но умом я уже понимал: это совсем не смешно. Раз уж я не задохнулся в безвоздушном пространстве открытого космоса, будет как-то обидно отдать концы в этом здоровенном вакуумном колпаке. Но к счастью, со мной Тамара, и если у нас получилось запустить этот процесс, получится и остановить.

Голова уже начинала кружиться, так что пришлось опереться обеими руками о стекло.

– Ладно, – начал я и тут вспомнил про селектор. Нажал. – Значит, так: нужен экран с кнопками, из-за которых я тут застрял. Попытаюсь отсюда разглядеть, что там написано, и скажу, какие нажимать. Окей?

Она чуть отстранилась от стекла, положила ладони по обе стороны от экрана. Кивнула.

Читать отсюда было ужасно трудно.

– Так… Нет, не то, это просто таблица с параметрами.

Тамара жестом поторопила меня – мол, давай-давай, не теряй времени. Если там, например, график давления, она лучше меня разберется, что он показывает. Наверно, так она и поняла, что я угодил в барокамеру.

Что-то стукнуло по стеклу, я вздрогнул и поднял голову. Тамара пристально, неотрывно глядела на меня. Почему-то представилось, что я лампочка, питающаяся электроэнергией от ее взгляда, как от розетки. Стоит ей моргнуть, и я погасну.

Н-да, сосредоточиться получалось так себе.

– Ищи любое слово, похожее на «стоп», – сказал я, и только потом дошло: она же ничего не разберет на аменге. Там слишком мудреное написание слов, в отличие от сестринского, где почти все как слышится, так и пишется. По крайней мере, так было почти пятьдесят лет назад, пока Республика не перестала подчиняться Посланникам, и официальная языковая система, лишившись строгого контроля, стремительно породила сотни диалектов…

С трудом выдернув себя обратно в реальность, я сказал:

– Должно выглядеть вот так.

И, отпустив кнопку селектора, принялся выводить пальцем на стекле слово СТОП. Потом понял, что Тамара его видит задом наперед, и попробовал написать наоборот. Шевелить пальцем было все тяжелее.

Тамара по-военному коротко кивнула, снова склонилась над экраном. Внимательно вгляделась, осторожно коснулась большой черной кнопки, оказавшейся выводом очередного меню.

С того самого момента, как она сказала, что это барокамера, у меня в голове зрела одна мысль. В отличие от остальных, она не болталась на поверхности сознания, а поднималась откуда-то из глубины медленно, как огромный пузырь в закипающей патоке. Вот я стою здесь, в барокамере в рост человека. Мы в открытом космосе, до безвоздушного пространства, если надо, рукой подать. Зачем специально организовывать его еще и здесь, на корабле? Разве только затем, чтобы снижать давление воздуха намеренно, под контролем. И зачем делать камеру такой длины, чтобы на полу мог лечь человек? Наверное, чтобы его туда поместить.

Посланники очень хорошо переносят и воздействие самого вакуума, и перепады давления при входе и выходе из него. Я видел это на примере Индиго: он спас меня при разгерметизации, причем сил и ясности сознания ему хватило и раны мои обработать, и покараулить, пока я был в отключке. Я видел, как при высадке он проник на корабль непосредственно из вакуума, столь же бодрый и полный сил. Сразу же остановил рукой пулю и легко