Обступившие «стакан» жухлые цветы напоминали волнующееся море. Под напором ветра они уже не просто раскачивались из стороны в сторону, а гнулись, то стелясь до самой земли, то распрямляясь вновь. Что-то не нравилось Герке в этом цветочном шторме. Что-то смущало его и тревожило. Это «что-то» лежало на самом виду, потянись и ухватишь, но визгливое щебетание судицы мешало сосредоточиться, а этот ветер…

— Стоп! — сам себя осадил Воронцов. Какой еще ветер? Почему тогда у меня волосы не шевелятся?

Видимо, он произнес это вслух, потому что судица, внезапно прекратив раскачиваться и клекотать как гигантская хищная птица, спокойно пояснила:

— Это не ветер, Герман. Это молодая, голодная и очень шустрая поросль о восьми лапах. И знаешь, в чем прелесть, дружок? — Ружа выдержала паузу, словно надеясь, что юноша спросит, в чем же все-таки прелесть, но растерянный Герка подыграть не догадался. — Прелесть в том, что тебя погубят они… а я здесь вроде как и ни при чем, верно? Я ведь честно предлагала тебе бежать, Герман! Честно! Предлагала!

И судица вновь зашлась в истерическом хохоте. Подвывая и раскачиваясь.

— Они созревают, — закричала она сквозь смех. — Они вылупляются!

Перемотанное банданой запястье обожгло. Герка дернулся, и вместе с ним дернулась вся картина мира. Красивое граффити с многорукой огненноглазой девой в долю секунды заострилось, обрело новый смысл, бросаясь прямо в Геркины глаза. Предостережение о сокровищах и немудреное безграмотное ругательство слились в единое целое, превратившись в предупредительный знак «для своих»:

«ОСТОРОЖНО, КЛАДКА»

Глупый вопрос еще только завертелся на кончике языка, а ответ уже явил себя во всей своей восьмилапой красе. Раздался резкий щелчок, и один цветок «отстрелил» ссохшийся бутон под ноги юноши. Едва приземлившись, бутон шевельнул лепестками, воткнул их в пыльную землю и на глазах изумленного Герки… встал. Неуверенно качнулся, семеня тонкими ножками, а затем, беззвучно раззявив гладкие, блестящие жвала, бодро побежал к Воронцову. Теперь Герка не понимал, как мог он спутать мохнатое паучье тельце с цветочным бутоном. Возможно, оттого, что прежде ему не доводилось видеть паука, кверху брюхом произрастающего на сочном зеленом стебле.

Округлое брюшко лопнуло, точно гнилая груша, припечатанное Геркиной ногой. Царапнули пыль тончайшие лапы-лепестки. Но следом уже бежал новый паук, точная копия раздавленного, — проворный, наглый, голодный. А за ним еще один. И еще. Щелчки, поначалу редкие, похожие на хруст напряженных суставов, зазвучали негромкой канонадой. Как будто кто-то развлекался с огромным рулоном пупырчатого упаковочного полиэтилена. Все новые и новые пауки созревали, отваливаясь с раскачивающихся стеблей, которые опадали в ту же секунду.

— Беги! Бегиии! Бееее-гииии! — надрываясь, вопила сверху Ружа. И, как не хотелось Герке вновь превращаться в беглеца, он понимал, что это — наилучший совет на данный момент. — Беги-беги-беги-беги-беги!..

Он побежал. На ходу стряхивая вцепившихся в штанины пауков, Воронцов перепрыгивал ямы и колдобины, стремясь убраться подальше не только от преследующего его паучьего ковра, но и от безумного смеха, чуть разбавленного резким свистом терзаемой дудочки.

Герка не знал, но в некоторых самых больших и темных ямах, через которые он так лихо сигал, все еще жили паучьи самки. И то, что ни одна из них не отхватила ему лодыжку, нельзя объяснить ничем иным, кроме удачи.

Невероятной удачи.

* * *

Лишь поздним вечером Воронцов выбрался на трассу М-18, проходящую мимо провинциальных Сумеречей. Синеватые сумерки победоносно шествовали по земле, планомерно вытесняя дневной свет. Ночь бережно наносила на небо вековечный узор, точками звезд выводя привычные созвездия. Сейчас она еще осторожничала, старательно помещая на свои места Большую и Малую Медведицу, но не пройдет и часа, как она беспорядочно истыкает ночное полотно сверкающими искрами в надежде, что невнимательные люди не заметят ее небрежности. Герка, к примеру, никогда не замечал, да и не искал специально огрехов, безоговорочно доверяя выполненной ночью работе. А сегодня, несмотря на наставления Ружи (а может, как раз благодаря им), он вновь смотрел не в небо, а перед собой.

То и дело по шоссе с грохотом проносился очередной лесовоз, груженный стройными телами спиленных сосен, и юноше приходилось смотреть в оба, чтобы огромные колеса не раздавили его, подобно жабе, сдуру выпрыгнувшей на твердую асфальтовую реку. Впрочем, Воронцов чувствовал… нет, не так… теперь он знал, да, знал абсолютно точно, что, даже если он не заметит летящего на всех парах грузовика, ничего страшного не случится. По крайней мере, с ним-то уж точно. Спасая его, пятачок вполне может заставить водителя резко вывернуть руль, уводя огромную машину в кювет, из которого шофер уже вряд ли выйдет на своих двоих. Никакого принуждения! Артефакт просто тихонько надавит на нужные точки, предложив водителю «самому» выбрать правильное решение. Удача для одного необязательно оборачивается удачей для другого. Это знание заставляло Герку передвигаться по шоссе осторожно и отходить подальше на обочину, заслышав шум грузовика или увидев далекий свет фар.

Так он брел, наверное, час или даже два. Время вело себя странно, непривычно. Будто тоже решило подыграть Геркиной удаче, щедро подарив ему часть себя. Часть вполне достаточную, чтобы привести в порядок мысли и чувства, разложить их по полочкам и определить, что же делать дальше. Впервые Воронцов был вынужден действовать в одиночку. Даже нелюдимый Юдин давал хоть какую-то видимость поддержки. Сейчас Гера оказался лишен и этой роскоши. Раньше он считал, что погибнет в ту же минуту, как только Лиле надоест с ним возиться. Ну хорошо, не в ту же, но уж через пять минут точно. А оказалось, что все не так плохо! Прошли уже почти сутки, за время которых Герка самостоятельно общался с судицей, убегал от паучьей орды, блуждал по лесу в поисках выхода к дороге, пробираясь такими темными уголками, о существовании которых раньше помыслить не мог, прятался в кустах от каких-то подозрительных личностей, одетых в костюмы химической защиты, видел странные вещи и не менее странные явления, часть из которых до сих пор считал галлюцинацией, — и при этом все еще жив! Эту мысль, наравне с другими, любопытными, новыми, в чем-то даже дерзкими, Герка обкатывал в голове, стирая острые грани, придавая им гладкую, удобную форму. Похожую работу совершает море, превращая осколки бутылочного стекла в обточенные разноцветные стекляшки, так любимые детьми.

А когда отшлифованные мысли, наконец, улеглись в голове, все стало яснее ясного. Бредя по темному шоссе, освещаемому одними лишь звездами да ущербным, рахитичным месяцем, Воронцов с ликованием встречал свет, разогнавший темную хмарь его мыслей. Теперь он видел каждое движение этого мира, понимал каждый его процесс. В чем-то он даже предвидел определенные развития событий. Не так, как это показывают в кино, не кратковременным ярким экскурсом в недалекое будущее, вовсе нет. Юноша точно знал, что некоторые события не просто должны — обязаны, обречены произойти. А еще он наконец поверил в свою удачу. Поверил на все сто. Поэтому, когда со спины под ноги ему вновь упали два снопа плотного света, Гера не отошел в сторону, а развернулся, отставив в сторону руку с оттопыренным большим пальцем.