Фыркнув разъяренной кошкой, комиссар Рюйсдал пулей вылетела из шатра. «Чтобы подслушать разговор менталов, — вспомнил Тиран слова комиссара, — я должна находиться с ними в пределах прямой видимости. Если угодно, вот вам ближайший аналог: так помпилианцы клеймят рабов. Им надо видеть будущего раба или хотя бы иметь возможность его увидеть. Иначе ничего не получится». Он искренне надеялся, что сказанное Линдой действительно не только в отношении менталов. Вряд ли она просто так, с бухты-барахты, возьмется «слушать» мысли Яна Бреслау. Но после того срыва, когда Линда позволила себе несанкционированное вторжение в его разум, Тиран не мог полагаться на честность телепатки.

— Не переживайте. — Киноид читал его мысли. — Она вас не подслушивает.

— Вы все-таки телепат? — удивился Тиран.

— Шутите? Я просто чую ее запах. Телепат закрытый и телепат действующий пахнут по-разному. Валяйте, звоните куда хотели.

Тиран посмотрел на коммуникатор. Надо было спешить.

— Эй! — окликнул его Паук, прежде чем Тиран включил конфидент-поле и стал недосягаем для окриков. — Добро пожаловать в клуб. Мы здесь все припадочные.

— Психи, — машинально поправил Тиран.

— Не-а. — Киноид зевнул шире прежнего, демонстрируя внушительный набор зубов. — Психов в Ойкумене много, каждый первый. Клубов на всех не хватит. А мы припадочные, точно тебе говорю. Как найдет, так держи семеро, восьмой на подхвате.

Тиран не стал спорить.

Шах захихикал:

— Жги, джинн!

Он радостно хлопал себя ладонями по бедрам, пачкал драгоценный кафтан бараньим жиром:

— Изменник голова жги, да! Мы приказать — чашу делать из голова. Вино пить, радоваться! Жги!

При всем искусственном понижении эмоционального фона эта радость обожгла Гюнтера так, словно в трапезной развели второй костер, жарче первого. Горит голова врага? Человека, который не давал царю царей править по-настоящему? Джинн разделяет праздник своего нового хозяина? Разделяет гнев на зажившегося на свете деда? Да он весь пылает этим гневом! Джинн рад смене хозяев, он будет служить Шехизару верой и правдой...

Уже служит!

— Изменник?

Это было первое слово, произнесенное Артуром со вчерашнего дня. Он уронил обугленную голову Кейрин-хана на стол. Упав на золотое блюдо с рисом, голова окуталась облаком пара.

— Изменник! — с восторгом подтвердил Шехизар. — Ха, смотри: Кейрин — еда! Лежать на блюде с рис! Кто есть хотеть?

Мальчишка окинул взглядом залу. Конечно, он мог приказать, и никто не посмел бы ослушаться. Но вдруг найдутся добровольцы?

— Еда! Вкусный еда!

В визгливом голосе Шехизара прорезались нотки базарного зазывалы. Он был очень доволен своей шуткой. Смешно ведь: голова на блюде с пловом! Очень смешно! Почему никто не смеется?! Когда шах шутит, все должны смеяться!

— Еда, — повторил Артур Зоммерфельд. Таким голосом могла бы говорить пустыня. — Вкусная еда.

Царь царей закричал.

Отшатнулся.

Упал на подушки.

В глазницах джинна бушевало пламя. Белое, дикое пламя. Белые Осы преступно медлили, завороженные огненным взглядом, а может, тихим звучанием свирели. Колыбельная текла и текла по трапезной, лишая воли, притупляя чувства.

— Стой!

Мальчишка выставил перед собой руку, ладонью вперед. Другую руку он поспешил сунуть в рот. Так младенец, свернувшись калачиком, сосет большой палец. Нет, не палец: флейту. Три хриплых свистка отразились от стен, пошли гулять по зале затухающими отголосками.

Джинн замер, словно автомат, в котором внезапно сел аккумулятор. Огонь в глазницах погас. Жилы под кожей потускнели. Лишь безрукавка на Артуре продолжала тлеть и дымиться. По ней расползались уродливые дыры с рдеющими краями.

«Один, — произнесла Регина Ван Фрассен. — Два. Три. Четыре...»

«Что вы там считаете?! Артура сейчас убьют!»

«Не вмешивайтесь. Не мешайте. Двенадцать...»

Она сошла с ума, завопил Гюнтер-невротик. Три свистка, отметил Гюнтер-медик. Привлечение внимания, наказание, перехват моторики. Артур сейчас под полным контролем шаха. Нет, не может быть! Поводок был заточен под отца, потом Артур переписал его под Кейрин-хана... Рефлекс? Мог у парня сохраниться банальный рефлекс на звук флейты? Плюс мертвая голова — стимул к подчинению... Бери под контроль шаха, кричал Гюнтер-невротик. Нельзя, отмахнулся медик. Если Артур под контролем этого щенка, а я возьмусь контролировать щенка — резонанс разрушит Артуру мозг. Вместо аутиста мы получим баклажан, живой овощ...

«Не вмешивайтесь! Девятнадцать...»

— Джинн? Ты не умирать?

Шах быстро приходил в себя. Угроза миновала, ужасные глаза больше не полыхали двумя адскими топками. Истерическая смена настроений, отметил кавалер Сандерсон.

«Двадцать три. Двадцать четыре...»

— Отвечать, тупой марид!

— Я жив.

Ответ был достоин автоответчика в Галактическом Бюро Безразличия, существуй в Ойкумене подобная организация.

— Ниц! Падать ниц перед твой хозяин!

Артур рухнул лицом вниз. Так падают убитые — живые выставляют руки, желая смягчить падение и уберечь лицо. Джинн лежал без движения, возле головы натекла кровавая лужица.

— Глупый, глупый аль-марид! Лоб биться, да.

Шах расхохотался. Вскочил, заплясал вокруг поверженного джинна:

— Об пол!

Артур приподнялся на руках. Мерно и методично, с равнодушием автомата он начал биться лбом об пол. Были слова царя царей приказом или просто констатацией факта — Артур Зоммерфельд воспринял их однозначно.

«Сорок три. Сорок четыре...»

Шах захлопал в ладоши:

— Мой джинн! Мой раб!

Седативный фон, которым Гюнтер был вынужден накрывать всю трапезную, больше не справлялся с возбуждением, охватившим Шехизара. Сосредоточиться на одном шахе кавалер Сандерсон не мог: тогда его заметили бы все остальные.

— Хватит!

Разбитый в хлам лоб замер в сантиметре от пола. Со сломанного носа сорвалась тяжелая багровая капля. Упала, лопнула брызгами.

— Встань!

Джинн встал.

Шах смотрел на джинна с обожанием.

В углу скулил виночерпий: боялся или завидовал.

«Девяносто восемь. Девяносто девять. Сто».

Гюнтер ожидал, что на сотне отсчет закончится и что-то произойдет.

«Сто один. Сто два...»

— Убей ее! Слышишь, джинн? Убей!

Палец Шехизара указывал на доктора Ван Фрассен: