Еще десять тысяч я послала в Сент-Элуа – это должно было, так сказать, поставить башню на ноги. И, разумеется, я никак не могла ни в первом, ни во втором случае пользоваться деньгами герцога. Поэтому в ход пошли тысячи графа д'Артуа, и я хорошо поняла, что не скоро верну ему долг…

Но по крайней мере я сделала то, что должна. Я помогла брату и спасла Сент-Элуа. Конечно, этим я была обязана не Александру. За его счет я лишь создам себе гардероб – не такой уж и роскошный, если на то пошло…

День шел за днем, а братья не возвращались, не подавая о себе никаких известий, и никто в доме не знал, где они и что с ними.

Однажды, когда я пустила Стрелу шагом по дорожкам парка, усыпанным опавшей листвой, мне показалось, что я вижу сквозь густые ветви деревьев силуэт какой-то женщины.

Я тронула поводья, подгоняя лошадь. Женщина была совсем рядом, у ручья. Стрела зазвенела копытами по китайскому мостику с причудливо переплетенными прутьями перил. Здесь каменная глыба преграждала путь ручью: распадаясь надвое, он дальше журчал уже двумя струями.

Я остановилась, разочарованная. Мои предположения, казалось, были неверны. На каменной глыбе в печальной позе сидела девушка с кувшином, из которого вытекала вода. Девушка была из бронзы. Издали ее действительно можно принять за живую. Но, однако, как же я глупа…

Шорох раздался позади меня. Я обернулась.

Молодая женщина в широкополой шляпе с вуалью стояла на берегу ручья и внимательно глядела на меня. В руках у нее была трость и букет из розовых и шафрановых листьев.

– О, добрый день, – сказала она приветливо. – Вы, наверное, герцогиня дю Шатлэ? Я слышала, что Александр женился.

– Добрый день, – ответила я удивленно. – Александр? Я не думала, что вы так близко знакомы с ним.

– Я знаю его с детства. А с Полем Алэном мы почти ровесники. Да разве вы не знаете нас? Мы все – и я, и мой муж – из здешних мест.

– Кто же ваш муж?

– Граф де Лораге, герцогиня. Мы живем в двух лье отсюда. – Она улыбнулась. – К сожалению, у нас нет такого парка, и я иногда забредаю к вам. Александр никогда не запрещал мне этого, и его люди меня знают.

«Его люди»! Я передернула плечами. Похоже, все вокруг знают об этой шайке разбойников.

– У меня и в мыслях нет что-то запрещать вам, графиня, – как можно приветливее сказала я, соскальзывая на землю. – Парк велик, вы ничуть мне не мешаете. Возможно, я даже рада, что встретила вас.

Она была ниже меня ростом, но одного со мной возраста. Рыжеволосая, голубоглазая, нежная, с едва заметными веснушками, придававшими ее аккуратному носику задор, она была хороша собой. И внезапно сердце у меня екнуло – до того знакомым показался мне изгиб ее губ, таивших улыбку… Казалось, я когда-то тысячу раз слушала рассказы, слетавшие с этих губ…

– Констанс? – прошептала я на одном дыхании.

– О! Как приятно! – воскликнула она. – Я-то давно знаю, что Александр взял в жены мою бывшую монастырскую одноклассницу!

– Констанс де Ронфи-Кедиссак? – снова спросила я.

– Ну зачем так официально? К тому же это моя девичья фамилия. Я уже семь лет замужем, Сюзанна, я принадлежу к семейству де Лораге.

Вихрем промелькнул перед моими глазами целый калейдоскоп сцен: ночной мрак монастырской комнаты, девочки в белых рубашках и чепчиках, уютно собравшись на одной кровати, шепчутся и сплетничают о Констанс де Ронфи-Кедиссак… И мать Элодия, и сестра Кларисса запрещали говорить о ней, но мы все равно говорили: слишком много пикантного было связано с ее именем… Это она, с детства помолвленная с молодым графом де Лораге, забеременела во время каникул, и обнаружилось все это в монастыре. Ей было пятнадцать. Отец сразу увез ее домой… Боже, сколько раз мы обсуждали это!

Констанс и я никогда не были близкими подругами, не доверяли друг другу тайн. Но все же мы воспитывались в одном монастыре. Это и объединило нас. Мы гуляли по парку, вспоминали, шутили и смеялись, смеялись… Впервые за время моего так называемого замужества я чувствовала себя так легко и непринужденно.

– Констанс, неужели вы и ваш муж пережили революцию но Франции? – спросила я пораженно.

– Нет! Мы эмигрировали в Англию и вернулись оттуда только год назад. И я, и Пьер Анж, и мой сын Марк – все мы еще не вычеркнуты из списка эмигрантов, так что, в сущности, нас могут в любую минуту арестовать.

– И зная, что это будет, вы вернулись?

– Мы не могли жить без Франции, Сюзанна.

Я заметила, как Констанс сказала – «мой сын Марк». Это, вероятно, и был тот внебрачный ребенок. И тем более невероятным показалось мне то, что граф Лораге, обманутый жених, все-таки женился на Констанс и позволил ребенку жить с ними.

– Как вы думаете, Констанс, наши сыновья подружатся? – спросила я с едва заметным лукавством.

– Еще бы им не подружиться! Ведь судьба у них одинаковая, не так ли?

Она говорила так же лукаво, стало быть, знала кое-что обо мне. Жанно, в сущности, раньше тоже был внебрачным. Это сейчас ему присвоен статус законного наследника и даровано право быть принцем де Тальмоном. Честно говоря, мы с Констанс были похожи – разве что я пошла по ее дороге не так рано и более успешно.

Мы расстались, очень обрадованные этой встречей, и пригласили друг друга на чашку кофе – каждая в свой дом. Дом Констанс находился в двух лье от Белых Лип, и я знала, что когда-нибудь зайду туда.

Братья отсутствовали десять дней и вернулись, как и уехали, поздно ночью. Я видела из окна, как лакеи вышли во двор с факелами, чтобы хоть немного разогнать темноту. Гариб, радостно что-то выкрикивая, бросился навстречу Дьяволу, на котором приехал Александр. Герцог отдал поводья индусу. Я ближе приникла к оконному стеклу. Даже отсюда, из комнаты, мне показалось странным лицо герцога: более мрачное, чем обыкновенно, суровое, с жестокой улыбкой в углах губ. Он выглядел усталым, но, казалось, только что получил самое большое удовлетворение в своей жизни. Он поднял голову, и я, испугавшись, что он заметит меня в окне, быстро отпрянула.

Через седло одной из лошадей было переброшено что-то вроде огромного мешка, из которого что-то торчало. Гариб и Поль Алэн развязали ремни и сбросили мешок на землю. Александр громко что-то приказал, и слуги – вернее, его вооруженные люди – без церемоний поволокли мешок прямо по земле к левому флигелю.

Александр швырнул хлыст в сторону и зашагал к дому. Младший брат последовал за ним; я слышала, как они с кем-то разговаривают в вестибюле, но слов разобрать не могла. Во дворе остались только шуаны, которым было поручено позаботиться о лошадях.

Я почувствовала, что замерзаю, и вернулась в постель, натянув одеяло до самого подбородка. Сердце у меня колотилось. Совершенно неожиданно я поняла почему. Я боялась этого человека. Лицо его было просто ужасно. Никогда в жизни, даже на лицах республиканцев, даже на лице Шаретта, я не видела такого неукротимого и свирепого выражения. Он, пожалуй, может убить кого угодно не задумываясь. Мне стало страшно: как это он до сих пор не тронул меня? Что он замышляет? Я не видела ничего, что заставляло бы его сдерживаться. По крайней мере, обычные препятствия – благородство, порядочность, совесть – ему совершенно чужды!