Дон угрюмо разглядывал в зеркале растяжки на коже и седеющие волосы на груди, когда позвонила Холли. Ему пришлось нестись в коридор к телефону. После того как оператор соединил их, удостоверившись, что Дон оплатит звонок, Холли сразу спросила: «А мама дома?» Связь была отвратительной. На заднем плане раздавалось гудение и завывание чего-то, похожего на музыку. Его ненаглядная Холли почти не вылезала из пабов, чувствуя себя как дома в изысканной компании разной швали, исполнителей фолк-рока и активистов в беретах.

– Привет, дорогая. Как тебе во Франции?

– Угу, привет, Дон. Я в Глазго – вы что, не получили мою открытку? А мама дома? – У нее был явный европейский акцент, она говорила, как дикторша с Би-би-си, которая читает сводки международных новостей.

– Она, моя милая, как ты можешь сама догадаться, на работе.

– Хм. В университет я уже звонила.

Надо полагать, звонила Холли неоднократно – она отрывала мать от работы раза три в неделю, докладывая о происходящем или прося прислать денег. Такая у нее была специфическая патология.

– Ну тогда не знаю. Что-нибудь случилось?

– Что? – Она пыталась перекричать буйные звуки музыки. Шотланский хэви-метал.

– Стряслось что-нибудь?

– Нет! Все отлично! Передай маме, я вечером попробую перезвонить!

– Я тебя люблю, – но в трубке уже была тишина.

Дон запустил телефоном в стену – он развалился на несколько приятно острых осколков, которые с известной долей воображения можно было принять за куски черепушки Большого Уэйна. Надев рубашку, Дон выбросил останки телефона в мусорную корзину и лениво прикинул, как бы получше скрыть этот проступок от своей зоркой жены. И тут же махнул рукой. От нее ничего не скроешь.

Вернулась Мишель, не меньше его раздосадованная на весь свет, гневно сетуя на то, как трудно женщине работать в сфере, оккупированной мужчинами, и выражая желание накормить хорошим слабительным научное сообщество в целом и антропологический сегмент в частности. После возвращения из Спокана она пребывала в состоянии бешенства. Она прошла прямиком к бару, налила себе выпить и с мрачным видом села за кухонный стол. Дон, собиравшийся сделать сэндвич, на ходу чмокнул ее в щечку и между делом упомянул, что улетает на несколько дней. Мишель пожала плечами и закурила, стряхивая пепел в опустевший стакан. Встрепенулась она, только когда он упомянул, что звонила Холли, и немедленно стала допрашивать, записал ли он ее номер. Он, как обычно, забыл это сделать, и взгляд Мишель из сердитого превратился в невыносимо страшный.

Дон вылетел из кухни. Он сел в кресло напротив Курта, бросившего на него подозрительный взгляд. Дон жестом попросил его выключить доносившуюся из наушников музыку, явно грохотавшую на опасной для мозга громкости, и спросил:

– Что ты думаешь о соседском мальчике – Бронсоне Форде? Как он тебе?

Курт нахмурился, и это выражение сразу сделало его похожим на человекообразного грызуна-альбиноса:

– БиЭф? Я с мелкими не тусуюсь, пап.

– Да? Он живет в соседнем доме…

– Кхм, ну ему ж, типа, лет двенадцать? – Курт закатил глаза.

– Ну ты с ним, наверное, видишься время от времени?

Дон не знал, как половчее выведать, не имеет ли пацан Рурков доступа к наркотикам (явно имеет) и не подторговывает ли он ими на стороне. Йо, сынок, ты не покупаешь травку у маленького эфиопа по соседству? А, и кстати, ты там, в кустах, не приметил пары амбалов? Ну такие, похожи на агентов бюро по борьбе с наркотиками.

Что же все-таки говорили на приеме эти громилы в дешевых костюмах? Он не мог ничего вспомнить, весь разговор словно заглушала статика. Мысль о них внушала Дону страх. Так же, как и мысль о Бронсоне Форде. Более того, когда он думал о мальчике, руки у него начинали ходить ходуном. Дон скрестил их на груди, чтобы не заметил Курт, и дал повторный зарок не налегать больше на выпивку.

– Будь реальным пацаном, – подпел Курт кому-то в своих наушниках. Глубокомысленно помолчав минуту, он приподнял одно «ухо» и произнес: – Господи, пап. Вы с мамой очень странно себя ведете.

Кстати, о странном, ночью, когда Дон и Мишель лежали в постели, отдыхая после раунда быстрого и бурного секса, Мишель, в смятой ночнушке, покачивая ногой, которую Дон чуть раньше закинул на спинку кровати, закурила и взглянула на мужа:

– Куда ты едешь?

– Да никуда. Одно место на Олимпике.

– Похоже, что все же куда-то конкретно.

– Лагерь «Слэнго». Старое поселение в горах. «Астра» проводит там тестирование. Уэйн попросил меня слетать и проверить, как там дела. Ты что-то слышала об этом?

Она внимательно смотрела на него, и ее глаза были темны и огромны, как всегда после секса, или в приступе гнева, или от алкоголя, или в те моменты, когда она испытывала на нем свои чары:

– Я слышала о «Слэнго».

– Ну вот. Туда меня Уэйн и посылает.

– Я устала смотреть на то, как Уэйн тобой помыкает.

– Потому что он мешает тебе мной помыкать.

Комнату освещала черная свеча, которую она достала из ящика комода. Ее лицо своей дикарской красотой напомнило ему ту странную ночь в поместье Волвертонов, только сейчас Мишель уже не была так уязвима. Спутанные волосы, блестящие губы, жесткий изгиб рта, мраморная стройность шеи и обнаженных плеч воскрешали в памяти изображения языческих богинь, которые она так истово коллекционировала. Пожирательница плоти, убийца людей, собирательница черепов, плодородная, как темная почва древнего леса. Неистовая друидесса, еще не решившая, что с ним делать – заняться сексом или вонзить ему в сердце волнистое лезвие обсидианового кинжала, лежащего у нее под подушкой. Это одновременно и напугало его и снова вызвало эрекцию.

Она сказала:

– Интересно, знал ли он, что я на этой неделе лечу в Россию?

– Не знал. А если бы знал, то ему было бы все равно. Уэйн страдает от чрезвычайно распространенной среди менеджеров болезни – ректально-мозговой инверсии.

Мишель затушила окурок в костяной пепельнице, которую она пристроила на подушке. Затем подползла на четвереньках к Дону и оседлала его, прижав к куче подушек. Когда его член проскользнул внутрь, она закатила глаза, сжала колени, затем наклонилась и нежно поцеловала его, проговорив прямо в его рот:

– Увольняйся.

Он сжал ее талию, но она шлепнула его по рукам, схватила за запястья и пригвоздила к матрасу.

– Уволиться? Я не могу, – слова давались ему с некоторым трудом.

Она укусила его за губу и начала двигать бедрами:

– В самом сердце тайги, в горах, находится деревня. И живут там вовсе не инуиты. Девять месяцев назад Борис Каламов установил с ними контакт. Он говорит, что посторонние набредали на племя всего трижды за последние десять лет… охотники, не имеющие ни малейшего представления, что перед ними чудо современной антропологии. Каламов – единственный ученый на планете, знающий об их существовании. Он поделился только со мной, больше ни с кем. Его доверенным лицом был Лу, а поскольку Лу больше нет… Я приму участие в племенном ритуале. Возможно. Зависит от того, удастся ли Каламову уговорить матриархов.