— Люди?! Где ты их видишь?! Эти козлы — люди? — наступал он на Ветлугина и, повернувшись, снова заорал на перетрусивших евреев:

— Жидовня! Зачем вы меня пригласили?! Поэзии моей захотелось? Или жену мою?!! Всем кагалом?!!

— Серьеженька, не надо! Я блядь, блядь! — рыдала Дункан, пытаясь остановить мужа. Но это только еще больше разъярило Есенина.

Он пошел по комнате, останавливаясь перед каждым прижавшимся в страхе к стене евреем, вглядываясь в их чужие, раскрасневшиеся, потные лица. Оправдываясь, они что-то твердили на своем языке.

— Изадору Есенину захотелось?! Мойша, ты хочешь?! А может, ты?!! А?! — оскалил он зубы в дьявольской улыбке. — Что же вы забздели?! Вы! Гнездо осиное!! — Когда он увидел вошедшего Мани-Лейба, у него из глаз брызнули слезы. — Мани-Лейб! Я… Я тебя своим другом считал… — превозмогая спазмы в горле, проговорил Есенин, — стихи свои дал!.. А ты меня… этим жидам, жену мою, на растерзание?!!

Появилась Рашель. Мгновенно оценив ситуацию, она незаметно от Есенина вывела плачущую Дункан из комнаты и прикрыла за собой дверь.

— Успокойся, Сергей… это недоразумение! — виновато улыбнулся Мани-Лейб.

— У тебя в штанах недоразумение!! — яростно оттолкнул его Есенин и повернулся к дивану. — Изадора где?! Где Изадора?! — направился он к дверям, но несколько человек преградили ему дорогу.

— Ах так?! Ну глядите, сволочи! — Есенин схватил стул и, разбив им окно, вскочил на подоконник: — Адье, пархатые! — крикнул он и хотел выпрыгнуть, но Левин в отчаянном броске вцепился в него.

— Не надо, Сергей! — истошно завопил он.

Мани-Лейб и все остальные бросились помогать.

Есенина стащили с подоконника и, несмотря на бешеное сопротивление, усадили на диван и привязали.

— Ну, распните, распните меня! — бился в истерике Есенин. — Распинайте! Чего вы ждете, вам не впервой! Вам знакомо это, жиды проклятые! Распинайте русского поэта!

Видя беспомощность Есенина, осмелевшая свора евреев обрушилась на него с бранью: «Сволочь! Гад! Русская свинья! Фак you! Потсен тухас! Большевистское отродье!»

— Перестаньте! Мне стыдно за вас, евреи! — вступился за друга Левин, усаживаясь рядом с ним. В наступившей тишине Есенин, глядя прямо в глаза Мани-Лейбу, отчетливо произнес:

— Мани-Лейб, подойди! Ближе! Еще ближе!

Когда Мани-Лейб приблизился, Есенин смачно плюнул ему в лицо. Мани-Лейб в ответ дал ему пощечину.

— Ну, жид ты, Моня! Жид! — попытался высвободить руки Есенин.

— Сергей! Не надо! — попросил Левин. — Ты ведь знаешь, что это оскорбление!

— Жид! — упрямо повторил Есенин, и Мани-Лейб опять ударил его по щеке.

— Жид! — не сдавался Сергей. На каждый удар Мани-Лейба он твердил: «Жид! Жид! Жид!» Когда Мани-Лейб в очередной раз замахнулся, чтобы ударить Есенина, Левин перехватил его руку:

— Пожалей себя, Моня! Скорее у тебя руки заболят и отсохнут, чем ты победишь Есенина!

Эта шутка сняла общее напряжение. Все облегченно засмеялись. Есенин как-то сразу успокоился. Смиренно опустив голову на грудь, он спросил: «Где Изадора?»

— Уехала в отель, я вызвала такси, — сказала, входя, Рашель.

— Развяжите меня, — попросил Есенин. Левин уже хотел развязать, но Мани-Лейб остановил его:

— Нет, Сергей, когда успокоишься, тогда развяжу. Пойдемте, пусть он тут полежит!

Евреи, опасливо обходя Есенина, стали выходить.

— Пить хочу! Пить дайте! — потребовал Есенин. Левин хотел было вернуться, но Рашель решительно выпроводила и его:

— Идите, идите, я его напою!

— Будь осторожна, Рахиль, оно кусается!

— И плюется!

— И fuck you! — кричали евреи, выходя в другую комнату.

Вновь заиграла музыка, послышался звон стаканов и женский смех. Рашель заперла дверь. Налив воды в бокал, она заботливо напоила Есенина и страстно поцеловала его.

— Твое счастье, что руки связаны, — задохнулся от поцелуя Сергей.

— И я не премину воспользоваться моим счастьем! — плотоядно улыбнулась Рашель. Она сорвала с себя платье и усевшись на Есенина, стала расстегивать ему рубашку…

Спустя какое-то время дверь в комнату, где гости продолжали «играть в богему», демонстрируя друг перед другом свободу нравов, отворилась и на пороге появился растерзанный Есенин, а за ним, ступая по-кошачьи, — Рашель. Все остолбенели, ожидая бури. Но Есенин, виновато склонив голову, подошел к Мани-Лейбу и обнял его.

— Монечка, поверь, я не антисемит… и не большевик! Ведь у меня дети от еврейки… Друзья лучшие, — поглядел он на Левина — тоже евреи! Какой же я после этого антисемит? Не злитесь на меня, евреи! — обратился он ко всем присутствующим. — Сами виноваты! Постарайтесь понять и простить, ведь все мы поэты-братья, — продолжал он, приводя себя в порядок. — Душа у нас одна, но по-разному она болит у каждого из нас…

Евреи, виновато отводя глаза, молчали. Есенин хотел было еще что-то сказать, но раздумал и только безнадежно махнул рукой:

— Домой поеду! Прощайте! — Он надел пальто, шляпу и вышел.

— Мой бог! Надо бы его проводить! Такси ему поймать, а то он языка не знает! — забеспокоился Мани-Лейб. Ветлугин сделал вид, что не слышит, а Левин спохватился и стал торопливо одеваться.

— Я его провожу! — тоном, не терпящим возражений, произнесла Рашель. — Ты, милый, занимай гостей, а за меня не волнуйся. Все будет о’кей! — Она вышла в коридор, накинула на плечи пальто и, пропустив вперед Левина, стала быстро спускаться по лестнице:

— Сергей Александрович! Есенин, подождите, я с вами!

Так оно и получилось: Айседора осталась ночевать у Мани-Лейба, а Есенин, в сопровождении Рашель, добрался на такси до гостиницы. В номере они выпили по бокалу шампанского, и Рашель помогла Есенину раздеться и уложила его в постель.

Собравшись уходить, она подошла к двери и остановилась в нерешительности. Снедаемая страстью, какое-то время она еще пыталась бороться с собой, но зов плоти победил. Заперев дверь, она подошла к телефону и дрожащими пальцами набрала свой номер. Когда в трубке раздался голос Мани-Лейба, Рашель спросила: «Как себя чувствует мадам Дункан?» «Спит», — последовал ответ. «А как Есенин?» — в свою очередь спросил муж. «Ему очень плохо!.. Если ты не возражаешь, я побуду с ним». «Я когда-нибудь тебе возражал, Рашель? Поступай как считаешь нужным, только будь осторожна… ты меня понимаешь?» — холодно сказал Мани-Лейб. Услышав частые гудки, Рашель положила трубку, быстро раздевшись, вошла в спальню и, погасив свет, юркнула к Есенину под одеяло.

Отоспавшись, Есенин с трудом припомнил все происшедшее накануне, — и ночь, проведенную с ненасытной Рашель, и скандал у Мани-Лейба. На душе было отвратительно, страшно болела голова, и весь свет был ему не мил… Приняв горячую ванну, он допил остатки шампанского и почувствовал некоторое облегчение.