От всех этих событий, размышлений я почувствовал страшную усталость и просто сидел неподвижно, созерцая городской пейзаж, может быть, один из самых красивых в Петербурге, да и во всем мире… А Арсений кругами ходил вокруг скамейки, задумчиво останавливался, потом перепрыгивал на газон через чугунную ограду – словом, дедуктировал…

Genius loci Петербурга – Медный всадник – вглядывался вдаль, рассматривая появившиеся на горизонте мрачные черные тучи, которые двигались с запада к его городу. Над Исаакием еще было ясное ночное небо, но уже скоро, через час-другой над Академией художеств, над Меньшиковским дворцом, над Университетом, над всем Васильевским островом нависнут кучевые дождевые облака, несущие сюда грозу. Засверкают молнии, замечется Нева, стесненная гранитом, порывы ветра закачают фонари и обломают сучья и ветки старых дубов и каштанов Александровского сада. И только Петр будет неподвижен в своем движении… и даже раскаты грома не заставят его вздрогнуть или закрыть широко раскрытые глаза…

На какие-то мгновения все затихло: и налетавший порывами ветер, и звуки улиц и площадей. Проступили цвета и краски, формы предметов приобрели неожиданную резкость, возникло чувство, что все огромное пространство вокруг – это театральные декорации… и в этот момент проявилась душа города, этого нечеловеческого организма. Божество местности…

Строганов запрыгнул на скамейку.

– Погода меняется, – указал я ему на надвигающиеся тучи.

– Все решено! – Строганов выглядел бодрым и довольным. – Бог ничего не делает напрасно! Будем следовать его знакам!

– Actus Dei, – вздохнул я. – Означает «Божье деяние»…

– Аминь, – и, ей-Богу, не вру: Строганов перекрестился!

Я вернулся домой уже ночью, но моя жена не спала. Она беспокоилась. Во-первых, из-за моего отсутствия, а во-вторых…

– На ужин я собралась варить спагетти и…

Ах, да! Деньги, полученные от Пискова, я спрятал под пачкой Бариллы. И напрочь забыл о них…

– Вот видишь, как полезна паста на ужин! – сказал я.

Но жену не устраивали мои шутки, она хотела знать, насколько все это опасно. Я приводил довод Веспасиана насчет денег и запаха, вспоминал Аристотеля и Сенеку, цитировал «Бриллиантовую руку»: «Сеня, откуда у тебя деньги? Оттуда!» – увы, ничто не помогало…

Несмотря на избыток эмоций, впечатлений и страхов, заснул я очень быстро, а жена, у которой из-за моих рассказов пропал сон, с целью седативного эффекта долго читала научную статью.

Мне снился сон, в котором нечто незримое, но страшное толкает Максима Сечкина в грудь, отчего он падает на асфальт и голова его лопается, словно переспелый арбуз. Крик ужаса замирает у меня внутри, но раздаются голоса стоящих неподалеку Пискова, Сечкина-старшего, Воровского, который снимает все происходящее на телефон, и какого-то незнакомого полицейского: «Врача! Скорее!» И мне приходится почему-то одному тащить тяжелое, обмякшее тело к машине скорой помощи, причем я боюсь только одного, что в ней не окажется ни набора для интубации, ни мешка Амбу для искусственного дыхания, и тогда меня обвинят в его смерти, хотя я и оказался здесь по чистой случайности…

* * *

Наутро я чувствовал себя жутко разбитым, как и дети, которые, как я подозреваю, после «отбоя» играли в компьютерные игры.

– Возраст! – поставил я себе диагноз. – Двадцать лет назад я мог всю ночь… э-э… веселиться, а наутро выглядел, словно отдыхал дома. А сейчас… я спал дома, а чувствую себя и выгляжу, словно…

– Папочка, следи за собой, – остановила мои воспоминания жена, имевшая вполне выспавшийся вид.

– Папа, а дядя Арсений как сегодня утром будет выглядеть? – поинтересовался младший сын.

– Да, обрати на это внимание, – добавил старший.

– Не понял? При чем тут…

– При том, что в два часа ночи дядя Арсений еще играл по сети в «Героев меча и магии», – выдали они мне. – Мы потом легли спать, а он, наверное, играл всю ночь. Кстати, а на каникулах мы сможем?..

– Посмотрим на оценки, – произнесли мы с женой хором.

* * *

Я, как и обещал Строганову, поехал с утра на работу, хотя и не дежурил в этот день. Мне не хотелось ехать сюда вчера, но сегодня, как говорится, просто ноги не несли. Причина была простая – Дим Димыч Сечкин. Я боялся встретиться с ним в больнице вообще, а тем более в реанимации, где в крайне тяжелом состоянии находился его сын. Хоть моей вины в этом несчастье и не было, но все это случилось на моих глазах… А перед этим мы штурмовали его дачу! (Я молился, чтобы он нас не опознал на записях камер!) А еще его отстранили от расследования, потому что к поискам Маргариты приступили мы… А эти дурацкие намеки Арсения про дачу, Ктулху, Маргариту, посещавшую эту дачу… Словом, я был уверен, что если сейчас столкнусь с Сечкиным-старшим, то добром для меня это не кончится. Тем более, что как всякий человек с психопатией, на горе он должен реагировать еще большей агрессивностью и озлобленностью, а не скорбью и депрессией.

Поэтому я пробирался в свое отделение, используя тайные тропы, выглядывая из-за углов, словно шпион, и вызывая нездоровое любопытство встречаемых на пути коллег. Но все-таки я сумел благополучно добрался до ординаторской.

За время моего отсутствия у меня скопилось немало дел, бумаг, отчетов и, самое страшное, график работы врачей! Этот дамоклов меч висел надо мной каждый месяц… Посмотрел бы я на Сенеку, как бы он написал свой трактат «О спокойствии духа», если бы ему пришлось составлять график работы врачей в реанимации, когда половина из них совместители! Совершив этот подвиг, я отнес график и зашел в реанимационный зал проведать Максима Сечкина, правда, предварительно удостоверившись, что там нет его родных. Ничего нового, а тем более хорошего я не увидел. Он так и не приходил в сознание.

Вернувшись в ординаторскую, я достал из ящика стола список госпитализированных женщин, который написал несколько дней назад. Все фамилии в нем уже были вычеркнуты, кроме одной. Одной рукой я набирал номер шоковой палаты приемного отделения, другой держал перед глазами список, пытаясь разобрать собственный почерк.

– Шоковая, слушаю! – ответил мне голос дежурного после двух гудков ожидания.

– Добрый день, это Агапов из нейро, я хотел спросить, куда вы пациентку перевели… она двадцатого апреля поступала… там гипокома, кажется… фамилия… э-э, Пичужкина? А, нет, Птичкина!

Слышны были крики персонала, шум аппаратов, сигналы тревог, телефонные звонки…

– Не было такой… А, нет, это я другой день посмотрел… так, нашел… Птичкина, двадцать второго на НХО перевели…

– На нейрохирургию? – удивился я. – А почему, там разве травма была?

Но дежурный доктор уже не слышал, что-то кричал, куда-то бежал… Раздались короткие гудки. Ну и хорошо, нейрохирургическое отделение было на одном этаже с нашим! Я сидел, размышляя, не надеть ли мне медицинскую маску и колпак, чтобы стать менее узнаваемым, как вдруг дверь в ординаторскую распахнулась. (Я вздрогнул!) На пороге стояла старшая медсестра того самого нейрохирургического отделения. (Я вздохнул с облегчением.)