Все насторожились, прислушиваясь. Непонятно откуда доносились слабые, глухие звуки. Раздавались они редко, с долгими перерывами – гух! – и стихло. А затем снова – гух! – и опять тишина. Да что за звук? Откуда? Клацнули затворами винтовок, оглядываясь вокруг. Звонарев даже прилег за плоский валун, будто выбрав позицию для стрельбы. Но оглядывались они и всматривались напрасно. Голый склон горы был безлюден, и никакого движения на нем не наблюдалось. Тишина лежала на каменной осыпи, по-особенному умиротворенная, какая бывает только в сумеречный час после заката солнца, когда поздний вечер плавно перетекает в ночь. И вдруг посреди этой тишины коротко и явственно – гух!

Звонарев неожиданно навалился грудью на плоский валун, повернул голову и прижался ухом к шершавому камню.

– Что случилось? – шепотом спросил его Родыгин.

Не отвечая, Звонарев поднял вверх палец, давая знак, чтобы молчали, и продолжал лежать на валуне. Не шевелился, по-прежнему прижимая ухо к камню. Ждал. И дождался – гух!

И как только послышался этот звук, похожий на вздох, Звонарев сразу вскочил на ноги и коротко известил:

– Здесь.

Осторожно, с опаской, прикоснулся подошвой сапога к валуну и добавил:

– Снизу слышится, из-под земли. Сдвинем?

– Сдвигай, – скомандовал Родыгин и ствол винтовки опустил вниз. – Федор, помоги.

Поднатужились, тяжелый валун нехотя оторвался от земли, встал на ребро, качнулся и с глухим стуком упал в другую сторону. Открылась под валуном круглая яма, и из этой ямы, из темноты, медленно-медленно стало подниматься что-то неясно белое, хорошо различимое в потемках – будто кусок чистой материи. Родыгин прижал приклад винтовки к плечу и шагнул ближе, готовый в любой момент нажать на курок.

Однако надобности в стрельбе не потребовалось.

Нечто белое поднялось, чуть возвысилось над землей – и видно стало, что никакой это не лоскут материи, как показалось, а человеческая голова, покрытая длинными, абсолютно белыми волосами, которые свисали до самых плеч, закрывали лицо и смыкались с такой же белой бородой, которая скатывалась куда-то вниз, похоже, до самого пояса. Длинные, костистые руки ухватились за край ямы, напряглись и бессильно ослабли. Пальцы подрагивали.

Столь необычным и неожиданным было появление человека из-под валуна, что все четверо в первый момент откачнулись от ямы и даже ствол винтовки в руках Родыгина вздрогнул. Смотрели и молчали. Человек попытался еще раз, заново, ухватиться за край ямы, но силы опять не хватило, и он замер. Только пальцы продолжали вздрагивать. И слышалось еще хриплое, со свистом, дыхание. Вдруг оно сменилось неожиданно нутряным кашлем, а когда кашель закончился, зазвучал недовольный голос:

– Ну, чего стоите?! Поднимите на свет божий! Или тоже слепые, не видите, что сил у меня нет! Подымай!

Родыгин, не опуская винтовки, кивнул, и Федор с Греховым, ухватив человека с двух сторон, вытащили его на волю. Усадили на перевернутый валун. Не торопясь, спокойно, человек разгреб растопыренными пальцами волосы, заталкивая длинные пряди за уши, и обнажились морщинистый лоб, сухой хрящеватый нос и широко открытые невидящие глаза, покрытые бельмами. Сплошная белая борода разомкнулась – и человек снова заговорил:

– Добрались, значит, Емельяна ловить собираетесь, своих людей выручать… Пустое все… Скоро здесь такое случится, что бедки ваши смешными станут, когда настоящая беда грянет… Она скоро, скоро… Голос мне был, предупредил, а больше не будет… Да не заглядывай ты в яму, нету там никого, кроме меня, грешного Агафона Кобылкина, а я, как видишь, на свет из-под земли вылез.

Грехов, который заглядывал в яму, приблизился к валуну, в упор рассматривая странного человека, и удивился, слегка присвистнув:

– Так ты слепой или зрячий?

– Слепой я, но зрячий. Тебе не понять. Слушайте меня, чего скажу… Больше вам здесь никто не скажет…

Многое мог сейчас поведать бывший каторжник и бывший староста потаенной деревни Агафон Кобылкин. Жизнь его, как вилюжистая тропа по бурелому, тянулась, крутилась, извивалась зигзагами, и нырнула в конце концов под землю, прихлопнувшись неподъемным валуном, который запечатал его в кромешной темноте, как в могиле. В могиле… Понял он это через несколько суток после памятного разговора с Емельяном, когда закончились хлеб и вода. Никто к нему не приходил, не отваливал валун и не окликал сверху простым вопросом – живой или нет? И не придут больше, потому что запретил Емельян строго-настрого даже приближаться к этому месту, а ослушаться его никто не смог. Попытался Агафон сам отвалить валун, но сил у него не хватило даже для того, чтобы пошевелить тяжелый камень. Тогда он успокоился и приготовился умирать, ясно осознавая, что судьба его решена Емельяном окончательно и выхода из-под земли не будет. Молился, бесконечно повторяя одну-единственную молитву, впадал иногда в короткое забытье, очнувшись, шевелил руками и ногами, чтобы убедиться, что еще жив, и всякий раз удивлялся – это сколько же силы имелось раньше в теле, если она до сих пор не иссякла! Устал Агафон, измаялся и все чаще думал о том, что было бы хорошо и спокойно ему, если бы, задремав, он не проснулся.

Но не получилось так, как хотелось.

Вздрогнул Агафон и даже поднялся на слабых своих ногах с насиженного места, когда явился к нему знакомый голос и зазвучал, пронизывая страхом, грозно и громко, будто в самые уши выговаривались страшные слова:

– Кончилось мое терпение и час пришел. Ничего твои люди не поняли. Вольными птицами могли бы летать, а они в свиней обернулись и у корыта толкутся. Грызут друг друга и кусаются. Нет им места на моей земле. И не будет! Смотри, что я с ними сделаю!

И в первый раз увидел Агафон, кому принадлежал этот голос. Увидел, как за речушкой, далеко, там, где еще долбили кирками неподатливый камень люди, добывая серебряные слитки, вдруг зашаталась вершина горы, разъялась огромной трещиной и вышагнула из нее великанша. Струились на ней, вспыхивая яркими отблесками, просторные одежды, словно развевались на сильном ветру, вскинутые руки вонзались в самую середину неба, а все, что оставалось внизу, под ногами, становилось маленьким, крохотным и таким хрупким, что могло разрушиться от легкого щелчка. Великанша пошевелилась, сделала один короткий шаг – и вот уже под ней оказалась деревня, извилистая речушка и окрестные горы. Наклонилась, опуская руки, дотронулась ими до вершин – и они рассыпались от одного лишь прикосновения, ринулись вниз серым брызжущим валом и накрыли деревню, не оставив от нее даже малого следа. Избы, люди, животина, огороды, заборы – все исчезло в мгновение ока. Будто и не было никогда. Великанша, сверкая одеждами, отшагнула назад, скрылась в разъеме горы, и он закрылся за ней, как двери.

На том месте, где стояла деревня, лежал теперь неподвижно непробиваемый слой каменной осыпи, и непонятная, странная тень, похожая на ветвистое дерево, скользила по ней, передвигаясь от одного края к другому. И казалось, что именно эта тень издает долгий, противный скрип – будто ржавые гвозди вытаскивали из гнилых досок.