Отшвырнув пустой бурдючок в сторону, он быстро снял верхнюю одежду. Под ней оказалась намотанная на туловище лестница, сплетённая из конских волос, хлипкая с виду, но, тем не менее, очень прочная. Одевшись, купец выглянул в окно, а затем с поразительным хладнокровием и бесстрашием вылез наружу и, придерживаясь за выступы в каменной кладке, пошёл по достаточно широкому карнизу к чернеющим неподалёку зубцам дворцовой стены, вплотную примыкающей к зданию.

Добравшись к стене, перс привязал крепёжные концы лестницы к железной скобе, куда обычно вставляли факелы, сбросил лестницу вниз и тем же путём, по карнизу, вернулся обратно. Из общественного места он вышел, шатаясь сильнее прежнего и что-то напевая заплетающимся языком.

Пир закончился глубокой ночью. Купцы покинули дворец навеселе, а перса в чёрном одеянии слуги тащили на руках — он был совершенно пьян. Вартан Чёрный лично проследил за размещением торговцев на постоялом дворе и приказал ночной страже не спускать глаз ни с них, ни с их помощников, поселившихся в караван-сарае.

Ани-Камах спал. Безлунная ночь мерно дышала свежим горным воздухом, а чёрное бездонное небо сеяло на землю искрящуюся звёздную пыль. Мёртвую тишину изредка нарушали шаги воинов ночной стражи и ленивый лай сторожевых псов.

Подрёмывала и охрана купеческого каравана на рыночной площади. Впрочем, чего им было бояться? Товары все сложены под навесы, среди арменийцев воров не водилось, а высокие мощные стены семибашенного Ани-Камаха были надёжнее любой сокровищницы Малой Азии.

Неожиданно один из самых больших тюков шевельнулся, затем послышался неприятный звук вспарываемой материи, и из образовавшейся дыры выполз, словно гусеница из кокона, человек. В его левом ухе болталась медная серьга, у пояса висел короткий меч-акинак, а в руках он держал небольшой, но очень тугой персидский лук. Это был уже знакомый нам Исавр, предводитель кардаков.

По-волчьи принюхиваясь, он мелкими шажками, на цыпочках, подбежал к невысокой стене, сложенной из дикого камня и ограждавшей рыночную площадь, перемахнул её и углубился в узкие тёмные коридоры городских улиц.

К дворцовой стене Исавр добрался, когда на востоке появилась тонкая серебристо-серая полоска просыпающегося рассвета. С силой подёргав лестницу из конских волос, чтобы убедиться в её надёжности, кардак с кошачьей лёгкостью вскарабкался наверх и, пригибаясь пониже, чтобы его скрывали квадратные зубцы, пошёл по достаточно широкому внутреннему поясу стены, предназначавшемуся для лучников на случай осады. Наконец до его острого звериного слуха донеслось чуть слышное бормотание ручья. Исавр осторожно выглянул из-за зубца и удовлетворённо осклабился.

Внизу светлой шелковистой скатертью раскинулся внутренний дворик царского дворца. Посредине его темнело круглое пятно водоёма, из которого вытекал тонкий ручеёк, тут же исчезающий в отверстии, пробитом в стене. Под густыми раскидистыми каштанами, закутавшись в кусок какой-то ткани, а возможно в плащ, лежал мужчина и тихо похрапывал. От него до Исавра было не более двадцати локтей, и горный разбойник ещё раз обнажил зубы в торжествующей усмешке. Не теряя времени, кардак достал из небольшого футляра несколько стрел с тщательно замотанными в тряпьё наконечниками и разложил их возле себя. Одну из стрел он осторожно наложил на тетиву и прицелился в спящего.

Первая стрела вонзилась в тело с тихим свистом. Спящий резко вздрогнул, из его горла вырвался чуть слышный хрип и тут же он застыл, уснув на этот раз навсегда: стрела попала точно в сердце. Для верности вогнав в неподвижное тело ещё две отравленные стрелы — с такого расстояния промахнуться было просто невозможно, но, наученный горьким опытом, Исавр решил перестраховаться — кардак опрометью бросился обратно к лестнице. Быстро перевязав узел только ему известным способом, он спустился к подножью стены, дёрнул за свисающий сверху верёвочный конец и, поймав на лету лестницу, тут же припустил в направлении грозных башен Ани-Камаха.

Очутившись возле городской стены, Исавр затаился в кустарнике у её основания, и, немного выждав, запустил вверх стрелу с привязанной к ней тонкой бечевой. Вскоре шнур в его руках несколько раз дёрнулся, и кардак начал сноровисто тянуть его на себя, укладывая, чтобы не запутаться, аккуратными кольцами.

К другому концу бечёвки была привязана толстая верёвка. Не теряя времени, Исавр обвязался ею и три раза дёрнул. И тут же верёвка натянулась, и кардак, поднимаемый неведомой силой, вскоре очутился на гребне стены. По другую сторону он спустился точно так же, как и со стен дворца.

Внизу его ждал небольшой отряд кардаков. Оказалось, что верёвку тянула одна из лошадок; на их морды, чтобы случаем не заржали, были надеты торбы с зерном.

Рассвет застал кардаков далеко в горах. Ступающие неслышно лошади (их копыта были обмотаны звериными шкурами), неутомимо преодолевали длинный и крутой перевал. На чернобородом лице Исавра застыла, словно приклеенная, улыбка злобного торжества. А вдалеке, над чёрными громадами башен Ани-Камаха, полыхал утренний пурпур, похожий на лужу свежей крови.

В Синопу пришла осень. Первый осенний месяц выдался на удивление тихим, солнечным и тёплым. В обеих синопских гаванях кипела работа с раннего утра до поздней ночи: купцы торопились вывезти до наступления штормов поковки знаменитого халибского[246] железа, сухую краску в плотных мешках, солёную и вяленую рыбу, керамику и другие товары, пользующиеся большим спросом в Элладе и самом Риме.

«Мелисса» в предвечерний час пустовала. Скучающий хозяин харчевни Сабазий с надеждой посматривал на хлипкую дверь — не появится ли кто-нибудь из ремесленников, изредка захаживавших в его забегаловку, чтобы выпить чашу-другую зелёного вина. Долго они не задерживались, были скуповаты, но Сабазию их почерневшие медные ассы казались не хуже серебра, оставляемого здесь подгулявшими ворами и разбойниками.

— Провалиться тому псу, который построил этот курятник, в Тартар! — неожиданно раздался чей-то грубый голос, и на пороге харчевни появился богатырского роста воин, потирающий ушибленную голову.

Позади него кто-то весело рассмеялся, и в «Мелиссу» вошёл гоплит ростом пониже, но с мощным мускулистым торсом. На обоих были надеты короткие воинские плащи, широкие боевые пояса, окованные железными пластинами, а оголённые смуглые ноги оплетали ремешки римских калиг.

— Эй, хозяин! — заревел богатырь, пнув по пути скамью. — Где ты запропастился, сучий потрох!

— В-ва… — заблеял потерявший от страха голову Сабазий и склонился перед воинами, едва не касаясь лбом пола.

— Ты посмотри на это чучело, — рослый гоплит с отвращением принюхался к запахам кухни и сплюнул. — Я уверен, что в этой выгребной яме, хозяином которой является сей мерзкий урод, подают шакальи потроха под соусом из куриного дерьма. Послушай, ты, урод! — он схватил Сабазия за шиворот железной пятерней и сильно тряхнул. — Если у меня после твоего угощения будет несварение желудка, клянусь Сераписом, я вырежу твою печень и скормлю её псам.