Допрашивали лекаря в пыточной камере, довольно обширном квадратном помещении эргастула, с высоким сводом, сухом и тёплом из-за очага, где калились клещи, пруты и другие приспособления, предназначенные для истязаний преступников. Палач, здоровенный вольноотпущенник-киликиец, молча усадил иудея на высокий дифр со спинкой и деловито привязал сыромятными ремнями. Помощник палача, узкоплечий угрюмый перс с чёрным от копоти лицом, что-то промычал, обращаясь к своему начальнику, на что тот отрицательно качнул головой — они были немы. Конечно, не от природы — прежде чем доверить им столь значимый пост, у них вырвали языки, ибо болтливым здесь было не место; чересчур много тайн хранили мрачные стены пыточной. И палач, и его помощник сами в недавнем времени были обитателями царского эргастула. Убийцы и насильники, приговорённые к смертной казни, они царской милостью получили свободу, и теперь были готовы на всё, лишь бы не поменяться местами со своими жертвами.

Бывший царский лекарь сокрушённо покачал головой, глядя на устрашающие орудия пыток, развешенные по стенам камеры. Как бывает глуп и недальновиден простой смертный… Иудей вспомнил тайник, где у него был припрятан быстродействующий яд, и в очередной раз посетовал на своё слабоволие: он даже в самых сокровенных помыслах боялся представить себя узником, напрочь отвергая подобную мысль. Он понимал, что рано или поздно это должно случиться, но так уж устроен человек — не терять надежду до последнего, даже вопреки здравому смыслу. Понимал, и всё равно ничего не предпринял для быстрого и безболезненного избавления от предстоящих мучений…

В пыточную быстрым шагом вошёл невысокого роста человек в богатых одеждах. Иорам бен Шамах узнал его — это был помощник начальника следствия, перс знатного, но обнищавшего рода по имени Оронт. Волосы перса и короткая курчавая борода были покрашены в чёрный цвет. Глаза Оронта, отражая пламя очага и светильников, сверкали хищно и дико, будто у безумца. Возможно, он и впрямь был не в своём уме, потому что даже самые отверженные из гетер избегали общения с помощником начальника царского следствия — после оргий в его доме многие женщины возвращались истерзанными, будто их рвал и насиловал дикий зверь.

— Добавьте огня, вы, ублюдки, — резко приказал он палачам, при его появлении в страхе склонившимся едва не до пола. — Обленились, скоты… — проворчал уже себе под нос.

Оронт не спеша подошёл к дифру, где сидел лекарь, с нездоровым любопытством осмотрел тщедушную фигуру будущей жертвы. Наконец, видимо удовлетворённый увиденным, молча указал на иудея палачу-киликийцу, который, едва дыша от раболепного ужаса, согбенно торчал позади. Палач рыкнул от чрезмерного рвения и одним махом обнажил лекаря по пояс, разорвав в клочья ветхий хитон.

— Сейчас мы немного тебя поджарим, пёс иудейский, — злобно ухмыляясь сказал перс. — Чтобы ты понял, что тебя ждёт в том случае, если не скажешь правду. Начинай!

Иорам бен Шамах попытался возразить… сказать что-то, но из его горла уже рвался нечеловеческий крик — раскалённая металлическая полоса легла на обнажённое тело, и отвратительный запах горелого человеческого мяса наполнил пыточную.

— Достаточно! — Оронт, раздувая ноздри, глубоко вдохнул и по-волчьи ощерился. — Теперь подумай хорошенько, прежде чем отвечать на вопросы. Солжёшь — проклянёшь тот миг, когда тебя мать родила.

Он прошёл вглубь пыточной, где на низком столике стоял кувшин вина и сладости, явно предназначенные не для немых полуживотных-палачей. Налив чашу, он выпил и присел в ожидании на грубую скамью, застеленную ковриком. Палачи, безмолвные, как истуканы, стояли по сторонам входной двери, сложив руки на груди и следя за каждым движением начальника с подобострастием и готовностью выполнить любой приказ.

Даипп, учащённо дыша от непривычного возбуждения, зашёл в пыточную и, небрежно кивнув на приветствие Оронта, уселся на предложенный дифр с мягкой подушкой на сидении. При виде переполненных болью глаз иудея он удовлетворённо улыбнулся в сторону вопросительно смотревшего на него помощника начальника следствия и сказал:

— Запиши всё в точности. Наша великая правительница не любит ошибок.

Коротко поклонившись, Оронт достал глиняные дощечки для письма и бронзовый стилос. Его лицо на миг озарила брезгливая ухмылка — главный жрец богини Ма был труслив, как шакал. Он побоялся взять с собой своего логографа, чтобы никто и никогда не узнал о причастности Даиппа к расправе над лекарем.

— Иорам бен Шамах! — торжественно провозгласил жрец. — Ты обвиняешься в государственной измене и намерениях свергнуть законную власть в Понте. За одно это тебя можно четвертовать или распять, как самого недостойного раба. Но наша царица — да хранит её богиня Ма! — многомудра и милостива. Если назовёшь своих сообщников, будешь помилован. Не скрою, что ты будешь изгнан за пределы Понта. Но жизнь тебе будет сохранена.

— Даипп… — голос иудея был тих и невыразителен. — Я не хочу осквернять свои уста ложью. Мы знаем друг друга достаточно давно, и ты можешь верить, что я говорю правду. Не скрою, нынешние порядки в Понте мне не нравятся. Скоро мы станем ещё одной провинцией Рима. И тебе это известно лучше, чем кому-либо. Жадность никогда не приводила к добру, Даипп. Золотом не заменишь честь и совесть. Ты ведь видишь, что, несмотря на уверения в вечной дружбе и бескорыстии, римляне исподволь прибирают к рукам земли Понта. Пока тайно, через своих агентов. Но не за горами то время, когда калиги римских легионов будут топтать наши хорионы, а мы безропотно, как стадо животных, пойдём за их колесницами на убой и в рабство. Ты этого хочешь, главный исполнитель указаний нашей «несравненной и богоравной?»

— Замолчи, отступник! — вскричал жрец, краем глаза заметив, как застыла рука Оронта над глиняной дощечкой — перс с сомнением смотрел на жреца, колеблясь, записывать или нет высказывания иудея; он был осторожен и недоверчив, что не раз спасало ему жизнь — случись эти двое договорятся, ему несдобровать из-за чрезмерного рвения и прилежания. — Пиши всё, не упусти ни единого слова, — приказал Даипп, прочитав мысли помощника начальника следствия; сам жрец тоже был достаточно осмотрителен и хитроумен и прекрасно понимал, что и в этой подземной темнице могут быть невидимые уши.

Перс удовлетворённо хмыкнул и приналёг на стилос. Он понял — дни Иорама бен Шамаха сочтены, и приговор вынесен самой царицей.

— С кем ты встречался в харчевне «Мелисса»? — скрипучим официальным голосом спросил Даипп.

— Я тебе ничего не скажу, — ответил иудей, дерзко глядя на главного жреца. — Ты можешь искалечить моё тело, выцедить по капле кровь, и я буду стенать и мучиться, кричать от боли и плакать, ибо я всего лишь человек, существо слабое и изначально грешное. Но заставить меня предать ближних ты не в состоянии. И запомни, Даипп — придёт время, и твоё обесчещенное тело будет выброшено на поживу воронью. Тогда даже сама смерть покажется тебе желанной и милой, как материнская длань. Запомни это, Даипп!

Огненный взор лекаря, казалось, впился в сердце, и жрец невольно схватился за грудь, где медленно разливалась жгучая всеобъемлющая боль. Внезапный страх лишил его на некоторое время дара речи, и Даипп только беззвучно шевелил поблекшими устами. Оронт, с ухмылкой наблюдавший за ними, прокашлялся, отложил стилос и встал, потягиваясь.