Церковь среагировала на это тем, что объявила о невероятном размножении колдовства. Она рассматривала происходящее как всеобщее бесовское наступление. Множественные проявления демонизма были обнаружены у индейцев в открытой тогда Америке. А в Старом Свете ведьм находили повсюду: говорилось, что они «роятся» и «кишат со всех сторон», ходят сотнями и тысячами, и даже «плодятся в земле, как гусеницы в наших садах». В пособиях для инквизиторов писали, что как только инквизитор удаляется из доверенной ему области, там немедленно возрождаются ереси, с которыми он боролся — то есть бесовство.

«Существует внутренняя логика подозрительности, — пишет Делюмо. — В условиях «осажденного положения“ — в данном случае демонического натиска, который происходит с удвоенной жестокостью в преддверии апокалипсиса — религиозно-политическая власть, которая чувствует свою хрупкость, склонна к чрезмерной драматизации и умножает число своих внутренних и внешних врагов, как будто это доставляет ей удовольствие».

«Как будто» — потому что на самом деле нет никакого удовольствия, а есть страх. «Именно страхом объясняется тотальное преследование, осуществляемое политико-религиозными силами в большинстве европейских стран в начале нового времени», — заключает Делюмо. Этот страх существовал и до XIV века, а тяжелые обстоятельства кризиса цивилизации, возникшие в тот момент, лишь усилили его.

Делюмо считает этот страх страхом смерти; он связывает его с собственным опытом. Десятилетним мальчиком он испугался смерти фармацевта, друга его родителей. Это был совсем не старый еще человек, и с хорошим здоровьем; однажды он пришел в гости к ним домой и вел веселый и непринужденный разговор с родителями Делюмо; на следующее утро жена нашла его мертвым на постели рядом с собой. Маленький Делюмо, узнав об этом, почувствовал животный страх перед своей собственной хрупкостью. «Стало очевидно: болезнь поражает людей в любом возрасте и с хорошим здоровьем», — вспоминает он. Это настолько его поразило, что он заболел и три месяца был прикован к постели.

Однако внезапная смерть — это лишь одно из выражений слепого действия природы. Эпидемии чумы, посеявшие ужас в Европе, нехватка продовольствия из-за неурожая — таковы другие примеры ее действия, которые перечисляет сам Делюмо, восстанавливая картину XIV века.

Источник «животного страха» — не смерть, а природа как таковая. Точнее, некая сила, которая сокрыта в ней и делает ее столь ужасной для человека. Женщина-ведьма стала считаться проводником этой силы.

Специалист по сравнительному литературоведению, антропологии и психоанализу из США Габриэле Шваб пишет, что через представление о ведовстве (то есть той самой черной магии) церковь и государство строили отношения с природой. Она называет это «ведьмовской паттерн» — то есть повторяющийся шаблон интерпретации реальности через понятие ведовства. «Паттерн, — пишет Шваб, — использовался в попытке культуры преодолеть или подчинить себе природу — будь то дикая местность, коренные индейцы или неприрученные и укорененные в земле женщины».

С помощью ведьмовского паттерна выстраивались отношения не только с внешней природой, но и с внутренней — то есть с определенными психологическими состояниями и предрасположенностями. В частности, «мужским страхом перед соблазнительными женщинами, с одной стороны, и перед сильными, независимыми женщинами — с другой». Шваб отмечает, что существенная часть казненных ведьм — это женщины, обладающие особой красотой. На основе анализа литературы о ведьмах она вычленяет три основных их типа:

«Красивая дикая ведьма (которая станет моделью для Хестер Прайн (персонаж романа «Алая буква» писателя Натаниэля Готорна, раскрепощенная и вызывающе сексуальная женщина. — Прим. И. Р.)) или ведьма-девочка (классическая модель — Долл Билби в романе Эстер Форбс „Зеркало для ведьм“, о которой рассказчик говорит, что она „с более чем женской извращенностью предпочла демона смертному любовнику“ и которая уничтожает всех мужчин, ставших жертвами магии ее обольщения). Существенно, что оба стереотипа, лежащие в основе ведьмовского паттерна, совпадают с мужскими стереотипами женщин-соблазнительниц. Третий тип ведьмы — наиболее часто становившаяся жертвой в истории — в художественных текстах может занимать лишь позицию периферийной фигуры: старая или деформированная ведьма, обладающая магической силой, которая, по сути, представляет собой обратную сторону соблазнения».

Шваб добавляет, что взгляд ведьмы вызывает «катексис», то есть выделение либидо, психосексуальной энергии. И что публичные судебные процессы над ведьмами «представляли собой эротический спектакль соблазнения и наказания». Процессы позволяли разыгрывать мужские «фантазмы соблазнения», в том числе через истории о соблазнении женщин дьяволом. Главное в этих процессах совершалось «на языке плоти». Вот как описывает это Шваб:

«Экстатические конвульсии» жертв ведьм, «выдающие эротическую семантику тела, доведенного до грани безумия, наглядно демонстрировали искусство колдовства… Тело становилось средством взаимодействия, разыгрывая зрелище соблазнения, где жесты обесценивали произнесенное слово, то есть утверждения о невиновности… Что бы ни говорили предполагаемые ведьмы, общество интерпретировало это через чтение их тел».

То есть ведьма действовала на пострадавших от нее как бы своей эротической силой, а суд выводил действие этих сил на свет, «предъявлял» их обществу, а потом утверждал жесточайшую публичную кару перед всеми.

(Эдвард Мунк. Пепел. 1894)

Соблазнительность является оборотной стороной страха. Вспомним истории о затягивающей бездне, которые Эвола обнаруживал в эзотерических традициях, а Нойманн — в архетипе Великой матери. Бездна бесконечно ужасна, но она и жгуче соблазнительна. И «порталом» в нее является телесность, плоть.

Магия на Западе потому разделялась на «законную» и черную, что это совпадало с общей базовой дихотомией — плоть, которая есть женщина, противостоит духу, который есть мужчина. Законная магия — это магия духа. Черная, сатанинская магия — это магия плоти. Именно в ней обвиняли ведьм, разворачивая таким образом ненависть и страх перед женщинами. Публичную же жестокую кару в отношении ведьм можно рассматривать как подавление плоти.

В России мы не видим этого разделения. Плоть, конечно же, и в русском православии принципиально отделяется от духа. Но плоть не становится для духа источником постоянного ужаса и опасного соблазнения, которое оканчивается поглощением. В отличие от рассматриваемой Швабом западной литературы, в русском искусстве фактически нет законченного типа «роковой» женщины, чья соблазнительная сила увлекает мужчин на погибель. Это крайне нетипично для русской культуры. Причина здесь кроется в ином метафизическом понимании плоти и женского начала. Необходимо рассмотреть его.

Есть древнейшее космогоническое представление о женственности, согласно которому Бог, творя мир, вдохновлялся существующей рядом с ним сущностью женского пола. Ее называют Премудростью Божией или Софией (слово Σοφία в буквальном переводе с греческого означает «премудрость»). Впервые такая интерпретация появляется в Ветхом завете.

В «Книге Премудрости Соломона» древнееврейский царь Соломон, известный как умный правитель и справедливый судья, рассказывает о том, что во время молитвы на него сошел дух премудрости, и он «предпочел ее скипетрам и престолам и богатство