На следующий день Рузвельт, начальник его личного штаба адмирал Уильям Лихи, Гопкинс, адмирал Кинг и генерал Маршалл поднялись на борт линкора «Айова» водоизмещением 50 тысяч тонн в Хэмптон-Роудс, штат Вирджиния. День был идеален для путешествия: небо чистое, ветер утих. Но старый моряк считал, что выходить в море в пятницу не к добру, и президент не был склонен бросать вызов суеверию. «Айова» простояла на якоре до полуночи 13 ноября, а затем подняла якорь и исчезла в ночи. Два дня спустя инцидент доказал, что с судами, которые выходят в море по воскресеньям, тоже случаются несчастья. В тот день Рузвельт и Гопкинс с палубы наблюдали за учебными стрельбами, когда внезапно громкоговоритель «Айовы» ожил: «Противоторпедная оборона! Это не учебная тревога!»

Офицер на мостике двумя палубами выше Рузвельта и Гопкинса перегнулся через перила и закричал: «Боевая тревога! Боевая тревога!» Перекрикивая моряков и громкоговоритель, Гопкинс спросил президента, не хочет ли он, чтобы его доставили в его каюту. «Нет», – ответил Рузвельт и сказал отвезти его к правому борту, откуда открывался лучший обзор. На «Айове» было 157 орудий, и к тому времени, когда президент оказался на позиции, все они были нацелены на серебристый объект, с дельфиньей грацией несшийся через бурное море в сторону линкора. «До цели 550 метров!» – крикнул голос. Последовал яростный залп, торпеда отклонилась от курса, не попав в цель, и взорвалась. Корпус «Айовы» несколько мгновений раскачивался, а затем стабилизировался.

Единственный реальный ущерб в тот день был нанесен репутации эскадренного миноносца «Уильям Д. Портер», который по ошибке выпустил боевую торпеду по президенту Соединенных Штатов и начальникам штабов, а также по линкору стоимостью 100 миллионов долларов. В ярости адмирал Кинг приказал немедленно арестовать капитана и команду «Портера», что произошло впервые в истории военно-морского флота. После расследования на Бермудских островах нескольких членов команды списали на берег, а ответственного за инцидент торпедиста приговорили к каторжным работам. Позже Рузвельт попросил помиловать моряка.

Оставшиеся шесть с лишним тысяч километров пути от Хэмптон-Роудс до Орана были спокойными в плане происшествий, но бурными в политическом смысле. Генерал Дин телеграфировал из Москвы, что «русские хотят выиграть войну в ближайшее время и думают, что могут это сделать». А от Молотова через Гарримана пришло сообщение, что немцы отправляют часть танковых дивизий обратно на Восточный фронт, так как в Италии боевые действия почти не ведутся. После первой телеграммы президент размышлял об «Оверлорде» и о том, кто возглавит командование операцией. В вооруженных силах было много компетентных офицеров, людей с крепкими нервами и длинным послужным списком, понимавших все нюансы высадки на берег под вражеским огнем. Были и другие, которые отлично знали личный состав и видели, кто из их товарищей-офицеров способен вести людей в бой, а кому больше подходит штабная работа в Вашингтоне. Однако, по общему мнению, Джордж Маршалл был единственным офицером, который обладал всеми нужными качествами. Даже коллеги, которые выступали против его назначения командующим операцией – например, адмирал Кинг, – выступали против него по той же причине, по которой Рузвельт не решался назначить Маршалла. Война состояла из миллиона различных нюансов, и одним из немногих мест, где все части складывались в целостную картину, был мозг Джорджа Маршалла. Он мог одинаково свободно говорить о Новогвинейской кампании Макартура и о плацдарме в Салерно. Стоик по натуре, Маршалл держал мысли по поводу командования «Оверлордом» при себе. Однажды он молча сидел за столом, пока Кинг уговаривал Рузвельта оставить Маршалла в Вашингтоне.

Президент всерьез задумался о кандидатуре командующего «Оверлордом» во время конференции в Квебеке, а решение принял месяц спустя, когда прибыл на роскошную виллу Эйзенхауэра на берегу Тунисского залива. Вилла имела легендарную историю. Ее последним обитателем был генерал Эрвин Роммель, а до Роммеля она была домом для долгой череды воинов, восходящей к античности, когда Тунис был частью Карфагена, а Карфаген спорил с Римом за господство над Древним миром. Рузвельт посетил виллу, чтобы сообщить плохие новости. На следующий день после приезда, во время обзорной экскурсии с Гопкинсом и другими помощниками, Рузвельт отвел Эйзенхауэра в сторону. «Айк, – сказал он, – мы с вами знаем, кто был начальником штаба в последние годы Гражданской войны, а этого больше не знает практически никто. …Всем известны имена полевых генералов: Грант, конечно, Ли, Джексон, Шерман, Шеридан и другие – их знает каждый школьник. Вот почему я хочу, чтобы Джордж был командующим, ведь он имеет право вписать свое имя в историю как великий полководец. Мне противно думать, что через пятьдесят лет практически никто не будет знать, кто такой Джордж Маршалл». Эйзенхауэр не мог обрадоваться этому решению, поскольку это означало, что его, вероятно, отзовут в Вашингтон, чтобы заменить Маршалла на посту главы администрации – на должности, которую он не желал занимать. Но он оставил свои чувства при себе.

Несколько дней спустя во время рейса из Туниса в Каир C-54, на борту которого находилась команда президента, пролетел над следами трехлетней североафриканской кампании. У Атласских гор на севере отряд танков «Матильда» был наполовину погребен в укромной долине. В направлении Тобрука тянулась равнина, и самолет пролетел над разбитым броневиком «Даймлер», сбитым немецким бомбардировщиком Ju 52 и батареей немецких 88-миллиметровых орудий со стволами, уткнувшимися в песок. Через час из-за горизонта показался Каир. Встреча в столице Египта, первая из двух конференций союзников в последние недели 1943 года, внесла свежесть в их отношения, но за дружескими улыбками скрывалась напряженность. В первый день конференции Черчилль пожаловался, что форсирование «Оверлорда» снижает шансы на успех итальянской кампании, «серьезно ослабляя нашу способность оттеснить врага».

Визит генерала Чан Кайши в Каир также не имел того успеха, на который рассчитывали его американские друзья. Официально Чан прибыл в Каир, чтобы обсудить роль Китая в войне на Тихом океане, а неофициально – потому что Рузвельт хотел к нему приглядеться. Президент предполагал, что после войны каждый из «четырех полицейских», которым предстоит стоять на страже мира, окажется в выигрыше. Зоной ответственности Китая была Азия, но американцы, работавшие с генералиссимусом, разделились во мнениях относительно его пригодности для этой задачи. Генерал Джозеф Стилвелл, американский военный советник Чана, считал, что он больше заинтересован в борьбе с китайскими коммунистами, чем с японцами, и предпочитал не бороться с коммунистами, если мог этого избежать.

Генри Люс, медиамагнат и самый влиятельный американский сторонник Чана, защищал генералиссимуса в своих журналах «Тайм», «Лайф» и «Форчун». Другим крупным преимуществом Чана была его жена, мадам Чан Кайши. Выпускница колледжа Уэллсли и гламурная кинозвезда, мадам Чан была знаменитостью в Соединенных Штатах. Она была первой китаянкой и второй женщиной, которая выступила перед Конгрессом США. Во время конференции доктор Моран (рыцарское имя доктора Чарльза Уилсона) проводил много времени в обществе мадам Чан и нашел ее «очень умной». Однако ее муж произвел менее благоприятное впечатление. Первая встреча с Чаном 23 ноября разочаровала Рузвельта. Генералиссимус показался ему «слабым, жадным и нерешительным». Чтобы придать Чану уверенности, Рузвельт дал ему несколько обещаний, включая постоянное членство в «Большой четверке», возвращение Маньчжурии, Тайваня и других регионов Китая, оккупированных Японией, а также пообещал серьезно подумать о послевоенных экономических потребностях Китая и принять сторону Чана в китайско-советских территориальных спорах.