— Вопрос можно? — подал голос Шинкарев.

— Спрашивай, — разрешил Чен, не поворачивая головы.

— Я тут подумал... ведь мы ту бабу могли и по-тихому взять. Завалить пару бультерьеров, да и ладно. Зачем столько народа покрошили?

— Тебе что, жалко?

— Не знаю... люди все же.

Андрея беспокоила та темная радость, которую доставила ему стрельба по залу. И он хотел... сам не знал, чего хотел — может, выпытать что-то у Чена? Или оправдаться? — но перед кем?

Китаец повернулся к Шинкареву, хмыкнул и снова уставился строго по курсу.

— Чен, слышишь меня? — заговорил голосом Патриции динамик переговорного устройства.

— Чего надо? — буркнул китаец.

— Скажи Эндрю, пусть ко мне спустится. Чен повернулся к Андрею:

— Слышал? Приказано идти.

— А что?

— Да ничего.

Проходя через салон, Андрей налил виски в два стакана. В спальном отсеке Патриция стояла перед зеркалом: голова обмотана полотенцем, из всей одежды — лишь белые босоножки на высоком каблуке да узкий шелковый треугольничек на интимном месте. На шпильках ее фигура изменилась — в тесном пространстве вызывающе круглились икры, ягодицы, бедра, груди, контрастируя с узкой спиной, длинной шеей и тонкими прямыми плечами. Она поставила ногу на койку, медленно раскатывая вверх прозрачный чулок.

«Какая-то другая стала. И все равно хороша».

— Будешь? — Андрей подал стакан.

— Помоги.

Патриция, отхлебнув виски, указала на ногу. Чулок пополз вверх по гладкому загорелому бедру, руки приблизились к скользкому шелку трусиков.

— Плотнее, — указала женщина.

Яхту встряхнуло, но Андрей успел придержать Крысу за талию, другой рукой раскатывая кружевной верх чулка. Рука сама собой легла на шелковый треугольничек, мягко поглаживая его снизу вверх. Женские бедра напряглись, ягодицы стали твердыми, но Патриция, чуть отстранившись, поставила на койку другую ногу:

— Теперь эту.

Шинкарев поймал себя на странной мысли — он не улавливает эмоционального тона, да и точного смысла происходящего. Это как, нормально, что женщина взялась разговаривать таким командным тоном? Там, на острове — он подписался на что-то? Признал какой-то новый статус? В отношениях с Крысой? В отношениях с китайской командой? Вроде бы нет. И тем не менее... «Бди!» — как всегда, вовремя напомнил Козьма Прутков. Мужские руки вновь заскользили по бедру, приближаясь к горячему шелку; перед глазами качалась круглая грудь с твердым розовым соском. Снизу пальцы попали под шелк, на волосы, густо покрывающие мягкий Венерин бугор. Женщина, не меняя бесстрастного выражения лица, захватила своими бедрами ногу мужчины, слегка присев и поддавливая низом живота. Так они замерли на некоторое время, потом Патриция выпрямилась, отстранилась и достала из шкафа узкий кружевной лифчик. Она накинула бретельки на плечи, осторожно проведя их мимо пластыря; груди вложила в чашечки и повернулась спиной к Андрею:

— Застегни, пожалуйста. И больше не трогай меня — боюсь вспотеть, а мыться уже времени нет.

— Работа ждет?

— Можно и так сказать.

Патриция сбросила с головы полотенце, — влажные каштановые волосы рассыпались по плечам, — затем подняла с койки легкое платье из полупрозрачной палевой ткани и надела его через голову, высоко вскинув руки.

— Ну как?

— Военная рубаха лучше, — не совсем искренне ответил Андрей. Неужели он начал ее ревновать? Вот уж не ко времени.

— Там тоже война, — ответила Патриция.

— И как успехи на половом фронте?

— Я еду не для этого.

— Я не спрашиваю про твою поездку. Я в целом.

— Все в прошлом. Вот у нее были успехи.

О своем фото, висящем на стене, она говорила отстранение, как о другой личности.

— Знаешь, кто был у нее первым?

— Ну, скажи.

«На кой хрен мне все это? Мазохизм какой-то. Да нет, все надо знать».

— Итальянский военный моряк. Такая красивая форма, с блестящими пуговицами. Он их расстегивал, расстегивал, расстегивал... Наконец, снял штаны...

— Момент истины?

— Точно. — Женщина пригубила виски. — Что глупости вспоминать!

— А как ты одевалась?

— А-а-а, как одевалась... — Патриция даже рассмеялась от удовольствия. — Смешно одевалась. Только представь: черный джемпер в обтяжку, мини-юбка цвета леопардовой шкуры, черные колготки и черные армейские ботинки.

«Ножки, судя по всему, были стройные — крепкие, но не худые. Да плюс веснушки, мягкие детские щеки, каштановые волосы по плечам. Н-да... французочка. Обалдеть».

— Тогда были успехи, а сейчас?

— Только ты. А у тебя?

— Аналогично. А теперь отвечай по Хемингуэю: «Ох, милый, я такая несчастная!»

— С чего это я несчастная? Пошли, а то несем чушь какую-то. Плесни мне еще.

Проходя через салон, Андрей захватил стакан и для Вонга. Тот принял его молча, в знак благодарности кивнул головой. Он снова был в пестрой рубашке, пиджак с автоматом куда-то исчез. Яхта, снизив скорость, повернула к городской набережной, на которой замер в ожидании массивный серебристый «Мерседес». Задняя дверца была открыта, рядом с машиной стоял Ши-фу, одетый во фрак. Яхта медленно подошла к каменной стенке, качаясь на волнах, постукивая о камень резиновым обводом борта. Вонг прыгнул на набережную, протянул руку Патриции. Снизу ей помогал Андрей, придерживая последовательно за плечи, талию и бедра.

— Чао, милый!

Перед глазами взлетел легкий подол платья, поднялась нога в прозрачном чулке, затем узкая ступня, перекрещенная белыми ремешками. Нарядная женщина устроилась на заднем сиденье, положив на колени сумочку, Ши-фу с Вонгом тоже сели в машину. «Мерс» тронулся, и яхта, рявкнув дизелем, отвалила от стенки. Набирая скорость, она пошла вдоль набережной, направляясь к марине. Шинкарев стоял на корме, глядя туда, где только что скрылся автомобиль. Его женщина отправилась... куда-то. Так надо? Наверное, надо.

Постояв немного, Андрей выбросил стаканы в море и поднялся в рубку.

Чен смотрел прямо по курсу, отрабатывая на бортовую качку легкими движениями штурвала.

— Давай, — предложил он, уступая Андрею место.

— Уверен?

— Давай.

Шинкарев взялся за штурвал — черный шершавый пластик плотно лег в ладони.

— Чуть расслабь кисти, почувствуй яхту. Как женщину. Клади руку сюда. — Чен указал на регулятор подачи топлива. — Двигай его вперед.