Значит, думаю, школа должна учить жить не одними словами. Но как? Тут и пришел мне на выручку до сих пор недостаточно у нас оцененный опыт Антона Семеновича.

Ты возразишь: почему не оцененный? В принципе он сомнениям не подвергался; другое дело, как проводить его в обычной школе, ведь у Макаренко была своеобразная школа-коммуна для бывших беспризорников… К сожалению, такой вот отговоркой отделываются слишком многие деятели нашего народного образования. Поставят в угол портрет Макаренко, откланяются ему по ритуалу, а принципы его сложат за спину портрета на полку, пусть себе покрываются пылью времен. Они, дескать, гожи были «в железные годы», не в наши. Между тем он утверждал, что его опыт может быть применен в обычной школе, только формы применения надо подыскать. Стало быть, нужны эксперименты применительно к нынешним школам. И вот я пришел к мысли о таком эксперименте и провожу его в жизнь с начала текущего учебного года.

Ты знаешь, что XX съезд партии принял решение об организации у нас, наряду с обычными средними школами для приходящих учеников, сети школ-интернатов для детей-сирот и тех детей, воспитание которых родители пожелают доверить государству. Условия в интернатах показались мне подходящими для задуманного эксперимента, и я добился перевода в один из них, открывшийся в Ленинграде минувшей осенью.

Главным новшеством в моем педагогическом эксперименте я считаю разновозрастные отряды по образцу макаренковских, сформированные из учеников с четвертого класса по десятый. В чем тут основная воспитательная идея? В том, чтобы по возможности возместить воспитанникам отсутствие привычного домашнего очага, используя послеурочный их досуг для полноценной подготовки к будущей жизни взрослых советских граждан.

В школе для приходящих ученик проводит среди сверстников-одноклассников лишь часы уроков, возвращаясь после них в семью к родителям, братьям, сестрам. В интернате же он проводит круглые сутки в рамках коллектива одногодков, с которыми сидит на уроках за партой: в помещении класса готовит заданные уроки, в отведенной классу спальне спит, рядом с одноклассниками садится за обед и ужин.

Теперь смотри, что выходит. Возрастное разобщение ребятишек на уроках оправдано целями последовательного усвоения школьных программ. Но где основания изолировать возрасты один от другого во внеучебные часы? Разве это разумная подготовка к будущей взрослой жизни в семье, на производстве, всюду? Ведь там вокруг человека будут не одни его сверстники, так зачем же такое искусственное вырывание подростка и юноши из естественной для его роста и развития среды на весь длительный школьный период? Нелепость!

Между тем отменить эту нелепость в интернатах люди не решаются. Уверяют, будто одноклассникам легче вместе уроки готовить: легче списывать друг у друга — это да, выезжать всем классом за счет лучших учеников. А в разновозрастном отряде за младшими постоянный глаз старших, комсомольцев; они помогут малышу решить задачку, если сам не сумеет, объяснят непонятное, как это дома делают старшие, но сдирать у товарища не дадут, чтобы не позорить этим своего отряда в соревновании с другими отрядами за школьное знамя. В честном отношении каждого к урокам заинтересован у меня весь отряд, потому что за чью-либо провинность у нас при подведении итогов соревнования убавляют очки всему отряду. Своего рода круговая порука, — а в классе ее механизм действует шиворот-навыворот: кто списывает, того покрывают да еще отдуют, если кто вздумал наябедничать учителю. Такова традиция веков, и без разновозрастных отрядов одолеть ее трудно.

Или вот еще опасаются, как бы старшие не стали колотить или эксплуатировать младших. Как будто речь идет о бурсаках времен Помяловского или о воспитанниках кадетских корпусов царского времени, а не о комсомольцах Советского Союза. Паршивые овцы, конечно, в любом стаде могут завестись, разве среди одногодков их не бывает? Как раз наш отряд воспитывает у старших чувство ответственности за порученных им малышей, готовит их к роли отцов и матерей в не столь уж отдаленном будущем… Младших же повседневное соседство со старшими заставляет умерять и вводить в границы свою шаловливость.

Извини, дорогой Костя, отнимаю у тебя время на чтение про то, что у меня болит, но, зная тебя, рассчитываю, что мои нынешние дела тебе не будут безразличны. Увидимся — расскажу о них подробнее, а пока хватит. Жду такого же письма о твоих делах, в том числе литературных.

Целую крепко! Передай, пожалуйста, сердечный привет незнакомой мне Ирине Павловне и твоим детям. Как-нибудь выберусь в Москву.

Твой Федор».

Хотя Константин и преподавал в вузах, в педагогике он считал себя профаном и Федино письмо решил показать Дмитрию Сергеевичу. В одну из поездок на Ленинградский проспект к детям он застал у них Варевцева. Прочтя письмо, тот сказал:

— Возможно, ваш друг в чем-то прав, опыт и учение Макаренко должны применяться в наших школах. Но проблема воспитания дело специфическое, требует особых исследований. Меня она занимает в другом аспекте, со стороны учебно-образовательной. Мы пытаемся разработать такие программу и методику, которые стимулировали бы формирование личности учащегося, уча его научно мыслить. В конечном счете, этим мы также учим его жить, не замыкаясь в узких рамках своего практического опыта, а используя научно-обобщенный опыт всего человечества.

— А если бы те и другие искания объединить в одной школе? — несколько наивно предложил Пересветов. — К эффективно поставленным учебным занятиям добавить еще и разумно построенную ученическую организацию, помогающую педагогам в воспитательной работе. Или хотя бы для начала вам обменяться опытом с Федором Лохматовым?

— Когда-нибудь, может быть, и появится такая школа, но, знаете, до этого еще далеко, — возразил Варевцев. — На первом этапе мы начинаем с учебного эксперимента в его чистом виде, не осложняя посторонними исканиями. Не потому, что мы в принципе их исключаем, нет, но сверять результаты нам необходимо с обычной школой, где никакие новшества не вводятся, иначе итог не будет доказателен. Да и работаем мы пока что с начальными классами, которые в отряды Лохматова не входят. Поэтому контакты ни ему, ни нам сейчас пользы не принесут, лишь отвлекут обе стороны от собственных задач.

Итак, Федина затея у Дмитрия Сергеевича особого интереса не вызвала. Константин показал письмо Владимиру. Тот заметил:

— Опереться в воспитательном процессе на старших учеников — идея стоящая. Но знаешь, между прочим, какие воспитатели вот уже полтораста лет практикуют ее в реакционных целях? Английские аристократы. Это, разумеется, нисколько не порочит идей Макаренко. Он сумел чуждый нам опыт перелицевать в пролетарски-демократическом духе, отбросив его отвратительные черты и развив сторону прогрессивную. В английских частных, так называемых публичных школах, с очень