ты враг советской педагогике? Тебя просто не поняли. Скажем, на лекции или на консультации профессор лично контактирует со студентами, а на семинаре руководит их коллективной учебной деятельностью. Зови эту разницу методически принципиальной или не зови, дела не меняет, одно с другим прекрасно сосуществует. Так что никакой ты ереси, по-моему, не высказал.

Провожая Федора на Ленинградский вокзал, Константин рассказал ему об учебных замыслах Варевцева с его товарищами. Федя скептически покачал головой:

— Ой, не мудровать ли они собираются над ребятишками? Слыханное ли дело алгебра с первого класса? Да я и в последнем классе по ней колы схватывал. И сейчас, пожалуй, уравнения с двумя неизвестными не решу.

— Так, может быть, потому не решишь, что нас плохо учили? Давай, Феденька, повременим годик-другой с выводами. Ты же сам из породы экспериментаторов, должен понимать, что цыплят по осени считают. Умозрительно такие вопросы не решаются.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Наступил день, когда Николай Севастьянович сказал:

— Вам пора вступать в Союз писателей.

— Да?.. А примут ли меня с одним романом?

— Почему с одним романом? А сколько статей у вас было в центральной и местной печати? Книги издавали по истории. Вы в литературе человек не новый. И вопросы литературы, если мне память не изменяет, вы в статьях, случалось, затрагивали.

— Вы думаете, это должны учесть?

— Безусловно. Да если бы и с одним романом: он принят читателем и советской общественностью. Вам необходимы три рекомендации от членов союза, считайте, что две есть: моя и Павла Алексеевича Буланова. Я говорил с ним.

— Спасибо, Николай Севастьянович! — с чувством сказал Пересветов. — Сам я вряд ли решился бы заикнуться об этом… Но кто же третий?

— Кажется, вас знает Михаил Васильевич Исаковский? Почему вам к нему не обратиться?

— Он слушал первые главы еще в черновике. Недавно я дал ему экземпляр книги, он тепло отзывается.

— Так в чем же дело? Хотите, я ему сейчас, при вас позвоню?

Он взял трубку, и через несколько минут вопрос о третьем рекомендателе был решен.

Роман Пересветова и его кандидатура были обсуждены сначала на бюро творческого объединения прозаиков, а затем на приемной комиссии Московской писательской организации.

На комиссии вопрос решался, по заведенному порядку, в отсутствие претендента. Заслушали три письменных рекомендации, две рецензии на роман. Рецензенты высказывались единодушно — с этой книгой можно приходить в Союз советских писателей. Но один из членов комиссии заметил:

— Что товарищ Пересветов опытный журналист и писать умеет, это мы знаем. Жизнь он прожил достаточно интересную, так что не удивительно, если он сумел написать неплохой, по существу автобиографический роман. Однако вопрос вот в чем: не останется ли эта книга единственным художественным произведением в его биографии? Есть ли у нас твердая перспектива приобрести в его лице действительно писателя?

— Мы, его рекомендатели, ручаемся за него, — воскликнул присутствовавший на заседании Николай Севастьянович.

— Я не предлагаю в приеме отказать. Но не будет ли осмотрительнее попросить кого-нибудь из членов приемной комиссии дополнительно ознакомиться с романом «Мы были юны»? — Он указал на сидевшего за тем же столом известного писателя. — Ознакомиться именно в свете высказанного мной мнения. Поймите, Николай Севастьянович, я говорю не в обиду вам, я хочу лишь максимально гарантировать всех нас и, если хотите, самого Пересветова от возможной ошибки. Разве не бывало случаев, что мы принимали иной раз в союз авторов, ничем впоследствии не обогативших художественную литературу?

Его предложение было утверждено. Вопрос о приеме Пересветова решили отложить. Николай Севастьянович с досадой сообщил об этом Константину Андреевичу. А тот принял известие более спокойно:

— Может, и правда, я больше ничего дельного не напишу. Смотрите, как у меня туго подвигается второй роман.

— Ну вы Фома неверующий…

Через месяц Пересветова в Союз приняли. Авторитетный член комиссии признал литературное дарование автора несомненным, похвалил язык произведения; книга написана правдиво и «от сердца», в общем высказался «за».

Процедура принятия в союз заставила Константина Андреевича еще и еще раз проверить себя, насколько по плечу ему новая профессия. При всей давнишней тяге к писательству, он понимал, что руководит им в конечном счете не она сама по себе, а его убеждения коммуниста. Ему странно было прочесть в мемуарах одного маститого писателя, что в молодости его порой охватывала жажда «писать о чем угодно», лишь бы писать. Такого с Костей не приключалось, разве что в отрочестве, да и тогда его тянуло больше к пению, рисованию, чем к стишкам. Его первая рукописная повесть с лермонтовским названием «Герой нашего времени» родилась из пережитого им в еланских ученических кружках и в тюремной одиночке. Увлечься аполитическим литературным трудом, так сказать, «искусством для искусства», ему не довелось. Он допускал, что журналистика в какой-то степени затормозила развитие его художественных способностей, зато укрепила его на пути, который был для него единственно приемлемым и в жизни, и в литературе, — пути коммуниста.

А есть ли у него талант, нет ли и какой силы его литературное дарование — пусть судят другие, писать он все равно не перестанет.

Тема второго романа далась Пересветову не сразу. В госпитале, работая над первым, он полагал как само собою разумеющееся, что проведет Сергея через Великую Отечественную войну. Военная тема и спустя десятилетие оставалась одной из магистральных, но уже тогда о войне написано было столько яркого и впечатляющего, что вряд ли он смог бы прибавить что-то новое и стоящее. Боев с нынешней военной техникой, с танковыми атаками он, оставаясь все четыре года на политико-просветительной работе во фронтовых частях, так и не повидал. Не писать же о них из вторых рук.

Кое-что написанное пришлось порвать. Константин решил, что исходить он должен не из значимости темы, а из своего личного «НЗ», неприкосновенного запаса собственных переживаний, лишь из него сможет он «отколупнуть» от жизни что-то, упущенное писателями до него. Его внутренняя жизнь и еще уже — идеологическая, мировоззренческая, от которой он, кажется, не отрывался ни на час, где бы он ни находился и что бы ни вершилось вокруг, — здесь его творческий резерв. Его он и должен не скупясь израсходовать на развитие Сережиного образа.

Внешние события никуда не уйдут, он их подыщет для обрамления идейной жизни. Но какие же все-таки события? Без них нельзя. Какую конкретную тему выбрать?..

Партия звала к активному вторжению в жизнь, призыв к темам современности непрерывно раздавался со страниц печати, звучал по радио, по телевидению. Антонина Григорьевна, которую он изредка встречал в Доме литераторов и в Союзе писателей, советовала ему «не