Фрэнки откровенно рассказала: чтобы заглушить боль и переживания, она начала почти каждый день злоупотреблять целым «букетом» психоактивных веществ – кокаином, марихуаной, антидепрессантами. Она принимает их, просто «чтобы справиться с тяжелыми мыслями». Меня это обеспокоило. Но еще больше огорчила фраза, которой завершалось электронное письмо: «После того как я пошлю вам его, я его уничтожу, так как партнер регулярно просматривает мой телефон, а я не хочу, чтобы он обнаружил такие признания».

Когда Карла убежала от отца в 2016 году, она пополнила печальную статистику: в тот год 34 000 детей официально числились бежавшими от насилия в семье и стали бездомными. [27] Этот показатель не включает тех, кто остался невидимым для социальных служб. Некоторые из них скитаются по друзьям, другие находят прибежище в церкви или спят под мостом. Фонд Yfoundations, ведущая некоммерческая организации Нового Южного Уэльса, работающая с беспризорниками, публикует данные, свидетельствующие, что более половины юношей и девушек, ищущих убежище у благотворителей, пережили домашнее насилие. [28]. Это главная причина, по которой дети уходят из семьи.

Во всем Новом Южном Уэльсе есть только один приют для долгосрочного пребывания подростков и молодых женщин. Он находится в Эрскинвиле, пригороде Сиднея, и называется Lillian Howell Project. Проект существует с 1986 года. В 2014-м власти штата провели реформу благотворительного сектора, следуя тактике выжженной земли, после чего десятки приютов потеряли источники пожертвований. На плаву остались лишь крупные программы, получившие доступ к государственному финансированию (в основном они реализуются под эгидой религиозных организаций). Однако они работают со всеми бездомными, то есть не специализирующимися на поддержке жертв абьюза. Чиновники собирались закрыть также и Lillian, но с помощью широкой общественной кампании приют удалось отстоять. Сегодня в нем может разместиться до одиннадцати девушек, убежавших из дома. В приюте царит атмосфера любви и взаимопонимания. Постояльцы вместе готовят и едят, смотрят кино, играют в игры. При этом каждая живет в отдельной комнате. «Мы часто обнимаемся, – рассказывает Вивьен Стасис, менеджер Lillian Howell Project. – Наши девчонки сами просят: “А можно пообниматься? Вдвоем или всем вместе!”» Стасис утверждает, что около 90 % пришедших сюда девушек спасаются от домашнего насилия. При этом они принадлежат к очень разным социальным слоям. «Здесь есть дети из состоятельных семей, посещавшие частные школы, но есть и те, кто жил в более скромных условиях». Это редкое везение – нечасто бездомный ребенок оказывается в таком теплом и безопасном месте, как этот приют.

Моя собеседница Анна, о которой я уже рассказывала ранее, убежала из дома в пятнадцать лет. Она долго скиталась из одного убежища в другое, в итоге оказалась на улице посреди лютой зимы. К уходу из семьи ее подтолкнул один ужасающий эпизод. Мать сильно повздорила с отцом, забрала сестру и сбежала. А Анну оставила наедине с агрессором. Девочка заперлась в комнате на втором этаже. Оттуда было слышно, как он бросает ножи по всей кухне и кричит, что густо посыплет солью участок земли, где мать семейства собиралась развести огород. Потом он сказал, что сейчас пойдет за ружьем, и, если Анна попытается скрыться, он ее застрелит. Она дождалась, пока он уйдет в другую часть дома, и выбежала. Всю ночь (на улице стоял мороз) наша героиня просидела на крыльце у руководителя их церковной молодежной группы. «Его отец открыл дверь следующим утром и наткнулся на меня. У них я провела недели две». После этого ее поместили в интернат для подростков, где «нравы были исключительно жестокими». За время, проведенное без крова над головой, Анна пережила много бед. Она не привыкла к суровым условиям. «Да, в моем доме было опасно жить, но материальных проблем у нас не было. Я ходила в частную школу и всегда жила в достатке», – рассказывает она. В итоге она оказалась в пансионате христианской организации YWCA. Несмотря на то что организация была молодежной, в этом благотворительном приюте находились в основном женщины старшего поколения, пенсионерки. Через некоторое время мать скопила немного денег и сняла для Анны комнату. К тому времени девочка перешла в девятый класс. «Я сменила несколько школ, потом полгода вообще не училась. Мой быт был беспорядочным: я то возвращалась домой, то жила на улице».

Нет сомнений, что жизнь среди насилия повышает вероятность того, что ребенок либо вырастет абьюзером, либо сам станет жертвой домашнего насилия. Он может со временем встать на преступный путь или у него разовьются физические или психические патологии, связанные с полученной в детстве травмой. Однако не всякий человек, выросший среди жестокости, обречен страдать всю жизнь. Обзор 118 исследований с участием несовершеннолетних, столкнувшихся с агрессией в семье, показывает, что более трети детей нормально адаптируется к взрослой жизни. Иногда они даже лучше к ней готовы, чем дети из благополучных семей. [29] Неизвестно, что именно помогает им преодолеть тяжелый опыт. Может, на их пути встретился хороший учитель, который поверил в их потенциал? Или надежный друг, рядом с которым было спокойно и безопасно? А может, сосед, который всегда мог приютить и пожалеть? Однако не всем детям так везет. Некоторым судьба преподносит массу испытаний (физических и духовных), после которых трудно научиться самому заботиться о себе и доверять окружающим. Есть люди, которые годами ищут объяснения тому, что происходит в их внутреннем мире. Они экспериментируют с различными препаратами. Иногда лекарства помогают на время, но потом наступает новый кризис, и им становится еще хуже, чем прежде. Медикаменты не могут исцелить их рану. Даже когда со стороны кажется, что у человека все хорошо, больное место продолжает беспокоить. Те или иные события могут разбередить старую травму, так что она начинает кровоточить, как свежая.

Многие годы Анна пыталась выяснить, страдает ли она биполярным расстройством, как и ее отец. Недавно ей поставили диагноз, который ей кажется обоснованным, – комплексное посттравматическое стрессовое расстройство (комплексное ПТСР). Но к врачам она обратилась только после попытки самоубийства. «Вы знаете, издевательство над детьми и домашнее насилие – достаточно часто встречающиеся явления, – говорит она, – и я думала, что смогу преодолеть последствия пережитого сама. Долгое время я гадала, почему другие так легко справляются с простыми задачами, которые непросто давались мне. Я чувствовала себя неуверенно, даже когда принимала душ! Даже почистить зубы, черт подери, было проблемой! Я остро реагировала на то, что окружающих почти не трогало. Любые отношения, которые я заводила, неизбежно заканчивались крахом. Мне было непонятно, как исправить эту ситуацию и как лечиться». Когда Анна лежала в больнице после суицида, медики сказали ей, что она достаточно умна для того, чтобы понимать: чтобы убить себя, необходима была двойная доза лекарства, которое она приняла. Вскоре ее выписали. «Они были правы, – соглашается моя собеседница. – Я не хотела умирать. Это был мой способ попросить помощи». Врачи по ее просьбе дали ей телефон психиатра. Он был занят, надо было ждать шесть недель, в то время как Анна постоянно «ходила по краю», ежедневно думая о самоубийстве. «Тут я решила мобилизоваться и найти специалиста самостоятельно, без рекомендаций. Я начала обзванивать психологов и психиатров, рассказывая им то, через что прошла. Я спрашивала, что мне делать. Затем выслушивала их рекомендации, благодарила и клала трубку. Так мне удалось подобрать троих, показавшихся мне стоящими. В итоге я занималась со всеми тремя и платила им всем». Как минимум с одним психологом из этого списка ей очень повезло. «Эта женщина была первой, кто заговорил о травме детского развития и комплексном ПТСР. Таких терминов ранее я не слышала. Выйдя после первой сессии, я начала читать о них в интернете, и многое становилось понятнее». Термин «комплексное ПТСР», также именуемое травмой детского развития, впервые был сформулирован в начале 1990-х двумя ведущими мировыми экспертами по детским психотравмам, Джудит Херман и ее коллегой из Бостона психиатром Бесселом ван дер Колком. В то время ученые только открыли, каким образом пережитый стресс влияет на последующую жизнь ребенка и какие изменения в поведении вызывает. Тот факт, что психотравмы разрушают личность, был официально признан примерно десятью годами ранее. В 1980-м многие проблемы, от которых нередко страдали ветераны Вьетнамской войны, – злоупотребление наркотиками и алкоголем, невозможность найти работу, склонность к бродяжничеству и насилию, – наконец стали считать симптомами заболевания ПТСР. Этот диагноз предполагал, что человек, раз столкнувшийся с травматичным событием, вызвавшим у него острое чувство страха, ужаса, беспомощности, зачастую обречен снова и снова в своем сознании переживать болезненный опыт. У него случались флэшбэки, ночные кошмары, диссоциации, галлюцинации. Люди, страдающие от ПТСР, кроме прочего, мучились от повышенной тревожности, легко выходили из себя, раздражались, были патологически замкнуты и пессимистичны.