— Ты представляешь, что было бы, если бы в баре сидели гости? Моя репутация… Нет, это бред какой-то! Напоминаю тебе, что у нас здесь не в театр!

Я сижу, прислонившись к стойке, обреченно сгорбившись на табурете. Когда я вошла в зал, у всех перехватило дыхание. Послышался смех. Я безуспешно искала взгляд фаранга и не находила его. Он опустил глаза, лицо его покраснело от гнева, от стыда. Я поняла, что его обуревают те же чувства, что и меня. Сутенерша, занятая за стойкой подсчетами, отреагировала последней. Когда она наконец подняла на меня глаза, ее щеки надулись так, что в уголках губ появились морщинки. Затем ее рот взорвался криком:

— Все вон! Освободите бар! Сию секунду!

Девушки немедленно подчинились. Кеоу оставила веник, бросив мне улыбку, полную ужаса и сочувствия. Зазвенели бутылки, застучали каблуки, и вереницу зрительниц словно ветром сдуло из бара. Только француз с искаженным лицом и опущенными глазами продолжал сидеть за стойкой, в нескольких табуретах от меня. Я думаю, что он хотел пережить бурю вместе со мной, защитить меня своей белой кожей, своими банкнотами, которые еще держал в руке. Он, конечно, считал, что сумеет успокоить старуху. Я не успела ему объяснить, что гнев тайца умерить невозможно. Гнев, который стирает с уст тайца вечно сияющую улыбку, остановить не может ничто. Кроме вида произведенных им разрушений.

— Мы закрыты, — прошипела сутенерша, обернувшись к Оливье.

— Подождите, я…

— Я сказала, мы закрыты!

Француз встал. Хотя он был выше ее на голову, он показался мне маленьким по сравнению со старухой в розовом платье.

— Хорошо, я ухожу, — пробормотал он, решившись взглянуть на меня.

Его губы шевельнулись, но с них не слетело ни звука. Он несколько раз попытался что-то сказать, но безуспешно. Слова застревали у него в горле.

Я не хотела, чтобы он уходил. Я не боялась остаться один на один с гневом старухи, я боялась, что он больше не вернется.

Фаранг отвернулся и потащил свои шлепки к выходу. Их шарканье разбивало мне сердце.

— Докмай, я… — сказал он, прислонившись к проему двери. — Я приду завтра.

Когда он исчез за стеной дождя, мы со старухой замолчали. Меня убило, уничтожило его бегство. Сутенерша могла сколько угодно испепелять меня взглядом… Мне было все равно.

— Иди и немедленно сотри этот ужас. Я жду тебя здесь.

Я повиновалась. Спустилась в свою пустую нору и наклонилась над раковиной, чтобы вымыть лицо. Снимавшие слой грима ладони окрасились. В красный, в синий, в желтый цвет. Сияющих оттенков. Вода потемнела и загустела. Раковину словно залила кровь. Кровь моей раненой души.

Потом я взяла полотенце и стала тереть, тереть кожу, осушая слезы, уничтожая последние следы моей преступной ночи.

— Этот француз плохо влияет на тебя! — заявляет сутенерша, остановившись посреди бара.

Мое лицо, уже не накрашенное, горит еще сильнее, чем раньше. Горит, словно свежая рана.

Я боюсь, что она меня накажет. То, как она всаживает каблуки в пол, ясно говорит, что на этот раз я просто так не отделаюсь. Она меня предупреждала. В клиентов влюбляться нельзя. Появившись в баре с макияжем фаранга, я заявила о своей любви к нему. Я нарушила установленное старухой правило, я поставила под угрозу ее авторитет и продемонстрировала, что мое тело ей больше не принадлежит. Она должна вернуть его себе.

— Платит он хорошо, отрицать не могу, — признает она, глядя в пустоту и словно размышляя вслух. — Но его поведение мне не нравится.

Если бы она видела, как его пальцы ласкают мое лицо красками, она бы так не говорила.

— Уверяю вас, что…

— Мне кажется, я твоего мнения не спрашивала, — огрызается она. Черты ее лица обострились. Она наступает на меня, потрясая кулаками.

Старуха подходит ко мне так близко, что ее горячее, проспиртованное дыхание обжигает мне лоб. Она вонзает когти мне в плечи, я морщусь.

— Предупреждаю тебя, Докмай, если ты еще раз появишься перед всеми с размалеванным лицом, я фаранга в «Розовую леди» больше не пущу. И наплевать мне на его деньги, слышишь? Запомни, — рычит она, придвигаясь еще ближе. — Я два раза повторять не буду.

— Привет, Нонг! Ты что, и вправду любишь грязевые ванны?

Он опять тут. Плотоядно улыбается, от него пахнет виски.

А я ведь долго ходила по улицам, прежде чем вернуться в квартиру Нет. Ждала, пока рассветет. Несколько часов бродила по городу как в бреду, словно покинувшая тело душа, которая мечется три дня, не зная, куда ей деваться. В конце концов я признала очевидное: я никогда не забуду, как француз, повернувшись ко мне спиной, один ушел во тьму. И я отправилась домой.

— Ты могла бы и поздороваться, Докмай! — бросает Нет, присоединяясь к тигру.

Ее пеньюар распахнут, словно окно в ее ночь. Тошнота подступает мне к горлу. Неужели она не видит моего пылающего, мокрого лица, опухших глаз, дрожащих рук, которыми я кладу сумочку в угол у входа?

— Ну что, Нонг… Изображаем злую девочку? — спрашивает ее хозяин. — Ой! Вот сволочь!

Не знаю, как я сумела ударить его с такой силой. Громкий шлепок по проклятой лапе. Не надо было трогать меня.

— Докмай, ты спятила, что ли?

Нет, это ты спятила. Ты губишь душу и тело, обнимаясь с этим человеком. Он уже сделал тебя слепой, равнодушной к моим покрасневшим от слез глазам, безразличной к моему измученному усталостью телу… Как я хотела бы выплеснуть ему в лицо всю мою ядовитую желчь. Заклеймить ее любовника своей яростью. Но я молчу. Потому что знаю, что, если я не сдержусь, наша дружба погибнет.

— Я пойду в душ, — говорю я бесцветным голосом.

Я проскальзываю мимо Нет, стараясь держаться подальше от голого, устрашающего торса тигра.

Когда я захожу в спальню и начинаю искать в шкафу чистое белье, меня чуть не сбивает с ног плывущий по комнате запах. Запах пота, виски и чеснока. Запах, ассоциирующийся с пытками. Облачко перечной мяты — память о спасении. Их перемешало дыхание дождя. Роковой союз, который я отказываюсь признавать, захлопывая за собой дверь в ванную.

Пока я раздеваюсь, из комнаты до меня долетает их шепот.

— Прогони его! Прогони его!

Я повторяю эти слова бессчетное количество раз. Я вкладываю в них всю свою злобу, весь гнев, всю свою горячку. Все чувства, которые поднял со дна моей души француз, все чувства, от которых горит мое лицо.

Хохот протыкает дверь, словно удары ножа. Нет смеется. Щебет птички, поющей о моем несчастье. Плохое предзнаменование.

Я опускаю ковш в чан, поднимаю его высоко над головой и выливаю на себя. Плюф. Я повторяю процедуру снова и снова. Я топлю счастье моей подруги в своем отчаянии. Плюф. Я покрываю брызгами стены и раковину, заливаю всю ванну, превращая ее в бассейн. Я не чувствую холода воды, я хотела бы, чтобы она стала ледяной, обжигающей, убийственной.