– У Черчилля оно было, у генерала Паттона, Калвина Кулиджа, Авраама Линкольна, Теодора Рузвельта, Ричарда Никсона…

Она сметала одно мое возражение за другим, и мне уже не хотелось, чтобы Зора уходила. Мне хотелось, чтобы она продолжала говорить, орошая семя надежды, которое сумела в меня заронить. Хотелось еще и еще раз услышать, что я буду мэром пятого по величине города Америки. Хотелось хоть чуть-чуть поверить в это чудо.

В общем, Зора почти меня убедила – и тут вдруг сменила тон. Произошло то, с чем я не раз сталкивался впоследствии: никто не мог долго таить от Зоры своих секретов.

– Теперь мы покончили с фальшивыми отговорками и можем перейти к настоящим проблемам. Согласны?

Я сделал вид, что не понимаю.

– Что ты имеешь в виду, Зора?

– Политику. Вы давно думаете о ней всерьез, Тад. Вы для нее созданы. Достаточно прослушать любой ваш курс лекций, и это становится ясно. Ваши рассуждения покоряли нас. От ваших обличений мурашки бежали по коже. Все впитывали каждое ваше слово. Я до сих пор помню вашу гневную речь по поводу слишком большого количества низкооплачиваемых рабочих в Америке. Или отсутствия медицинских страховок. Я не забыла лекции о гибели американской мечты и мерах, которые помогли бы ее воскрешению. Умение убеждать у вас в крови.

Я открыл рот, чтобы возразить, но не нашел возражений.

– Есть какая-то очень конкретная причина, Тад, которая мешает вам заниматься политикой. Что-то, из-за чего вы всерьез сочли себя калекой, негодным для состязаний.

– Что за дешевые экскурсы в психологию!

Зора остановила меня пронзительным взглядом.

– Какой скелет застоялся у вас в шкафу, профессор Коупленд?

Я застыл, прислонившись к резному столбику, и молчал. Смотрел вдаль, на озеро, искрящееся тысячью огоньков на солнце.

Зора складывала свои бумажки в рюкзак.

– Я даю вам одну минуту, Тад, – сказала она, взглянув на часы. – Ни секунды больше. Если вы мне не доверяете, дело не выгорит и нам лучше не продолжать.

Она взяла сигарету из пачки, которую я оставил на столе, и смотрела на меня, не сводя глаз.

И я впервые почувствовал, как опасна может быть эта девушка. Мне не понравилось, как она взялась за меня. Я не люблю, когда меня припирают к стенке. Еще несколько секунд я был свободен и мог сказать «нет». Свобода – великая вещь. Но… Зачем свобода, если не можешь жить, как мечтаешь?

– Ладно, – согласился я, садясь рядом с ней. – Ты права: в моей жизни был эпизод, который может помешать моей политической карьере.

– Я вас слушаю.

– Не жди чего-то потрясающего. Заурядная банальность. Лет десять назад у меня был роман с одной женщиной.

– Кто она?

– Ее зовут Джойс Карлайл. Она работала у меня в «Берите вашу Филадельфию» – сначала волонтером, потом на зарплате.

– Ваша жена знала об этой связи?

– Если б Кэролайн узнала, она не была бы больше моей женой.

– И где теперь живет эта Джойс Карлайл?

– В Нью-Йорке. Но это еще не все. У нее есть дочь, Клэр, сейчас ей восемь.

– И вы – ее отец?

– Скорее всего, да.

– Джойс пыталась вас шантажировать?

– Никогда. Она порядочная женщина. Свободных нравов, но достойная уважения. Ее мать работает в юридической службе города.

– Вы поддерживаете отношения?

– Нет. Уже много лет я ничего о них не знаю и не стараюсь узнать.

– Маленькая Клэр знает, что вы ее отец?

– Понятия не имею.

Зора вздохнула, и лицо у нее стало отсутствующим, как и всегда, когда она размышляла. Я молча ждал ее вердикта, чувствуя себя школьником, которого поймали в буфете, когда он запустил ложку в банку с вареньем.

Именно в эту минуту я и должен был отказаться, но Зора произнесла именно те слова, которые мне так хотелось услышать.

– Действительно, неприятно. История может вылезти в самый неподходящий момент, но риск – благородное дело. Главное – держать ситуацию под контролем. Мы знаем, что такой эпизод в вашей жизни был и что в один прекрасный день он может стать проблемой. Но возможно, никогда ею не станет. Так что решим, что делать, когда эта проблема возникнет.

«Решим, что делать, когда эта проблема возникнет».

Многообещающая фраза, я это сразу почувствовал.

Да, я много чего почувствовал.

Но буду честным. Даже зная, какой трагедией все это кончилось, я бы солгал, если б сказал, что сожалею о своем выборе. Скажу больше: я солгал бы, если б сказал, что не испытываю ностальгии по тому давнему летнему утру. Утру, когда все для меня только начиналось. Когда у меня в доме появилась странная, плохо одетая девушка с потертым рюкзачком. Когда она разложила на старом верстаке свои бумажки и спросила: «Вы готовы вписать новую главу в историю политики Соединенных Штатов, Тад? Главу, в которой вы будете главным героем?»

– Двадцать долларов партия, сэр!

Предложение исходило от обросшего бородой бомжа с шахматной доской под мышкой.

– В следующий раз с удовольствием, сегодня у меня встреча, – ответил я, протягивая ему деньги.

Я сидел за каменным столом и ждал Зору Зоркин в укромном углу Вашингтон-Сквер-парка, который облюбовали для себя шахматисты.

Час был поздний, но жизнь в парке кипела. Субботняя веселая жизнь летнего вечера, когда никак не стемнеет, когда вокруг звучит музыка и хочется гулять, смеяться и танцевать вальс.

Лично мне было не до праздников, Клэр. Мне было скверно. Все последние дни я старался не сойти с ума и загонял тоску как можно глубже, но здесь, среди беззаботных людей, жуткий страх за тебя вылез наружу.

Как только я переставал действовать или что-то продумывать, перед глазами всплывали картинки камеры наблюдения. Подручный Анжели снова заталкивал тебя в багажник своего хромированного катафалка. А ты звала меня: «На помощь! Рафаэль! Рафаэль! Помоги!»

Что с тобой после этих трех дней? Где тебя держат? Что с ребенком? Есть ли у нас шанс обрадоваться рождению нашего малыша?

И жива ли ты вообще?

До сегодняшнего дня я в этом не сомневался, но моя убежденность скорее сродни вере, чем уверенности, покоящейся на солидной основе. Она похожа на бегство – я не уверен, что у меня достанет сил смириться с тем, что есть на самом деле. Хотя реальность сейчас похожа на выдумку романиста. И я повторяю себе, как заклинание: ты не можешь исчезнуть навсегда. Ни из этого мира, ни из моей жизни.