«Найти и наказать!»

Теперь стали понятны (более очерчены) мнение и взгляды капитана, его помощников.

«…на мою персону. Какие… какие лицемеры!»

И это их неуловимое пренебрежение…

«…ни веры, ни морали, ни почтения!»

По-другому стал пониматься мерзкий, скрытый контекст документальных фильмов…

«Неужели я так плох?»

Но…

«Господи! Прости, Господи… я не должен поддаваться эмоциям! Несмотря ни на что, эти люди принесут пользу».

И горечь вперемешку с гневом.

«Вот только я в их взглядах являюсь всего лишь инструментом. Инструментом империи. И как выясняется, не самым лучшим. Господи, прости меня за гордыню!»

Тут и наступила очередь «шустовского».

Это пото́м… пото́м он прочтёт дальше, в дрожании рук роняя листы на пол, подбирая, мутнеющим от давящей слезы взглядом перечитывая. Глыкая стаканом примитивную алкогольную анестезию, не веря и веря, клянясь: «Изведу гадкое племя! И дом Ипатьева проклятый снесу!», затылком понимая, что дом-то тут ни при чём.

А пока ещё были первые приличные стопочки-мензурки. Звенящая ложечка в пустом стакане чая.

Прагматик внутри цеплялся за трезвость, но мысли раз за разом возвращались к какому-то непреодолимому неприятию пришельцев. Несмотря на их взвешенную и разумную оценку взгляда со стороны. Со стороны грядущего. На все недостатки и достоинства управления страной, экономические и политические ошибки… всё, на что ему были «раскрыты глаза».

Но он ничего не мог с собою поделать.

«Всё-таки этот чёртов Черто́в был прав – на первом месте всегда стоит личное мнение… Его мнение – императора, самодержца и просто человека. Эгоизм. Потому что не может любой нормальный человек терпеть и смириться с этим».

Снова сжимались кулаки, и уже разогретой кровью наливалось лицо…

«Те неизвестные из воздуховода вентиляции обсуждали его… осуждали! Смели осуждать меня! С аргументами, которые до обидного ранили своей непреложностью. И это их словцо, уничижающее своей простой обыденности, констатацией равнодушия. Мерзкое слово, которым его называли – м…дак!»

«Багровым подбоем ватерлинии… – выплыло, выползая из дрёмы, – откуда это у меня? А-а-а! Почти булгаковское. Тогда не совсем верно. Хотя, учитывая усиление в районе ватерлинии и спецкраску – вполне в тему!»[72]

За пять часов «Ямал» прошёл свои отмеренные сто миль. Впереди ещё столько же. Ещё пять… нет, уже четыре с половиной, с 20-узловым пожиранием миль.

Вот теперь время показало свою подлую двоякую сущность, двигаясь неуловимыми скачками. Когда глядишь на стрелки, а они едва шевелятся вялыми рожками улитки.

А отвлечёшься, вроде на мгновенье, а на поверку, зыркнув через это «мгновенье» на циферблат – тридцать минут, сорок… целый час уже просвистел. И не заметил… за текущими делами, участием в детализации плана, разговорами-обрывками, приёмо-передачами.

– Дубасов на связи.

– Да, конечно, я сам с ним переговорю, – вскакивая с кресла, следуя в радиорубку.

– Ночью произошёл инцидент, – после коротких взаимных приветствий с ходу начал адмирал, – британский крейсер открыл огонь по рыбацкой шхуне. Есть убитые из самоедов и раненые.

– Скандал?

– Помилуйте. Это богом забытый Север. Пошумят в местных газетах, а там, на самых верхах, замнут и забудут.

Адмирал громко сопел в микрофон и представлялся крайне возмущённым:

– Капитан крейсера заявил, что шхуна пыталась таранить его корабль. Таранить десятитонник этой лоханкой… Полная чушь! Он даже не извинился.

Было слышно, как что-то стукнуло, Дубасов пробормотал проклятия.

«Он там с психу гарнитуру не сломает?» – с лёгкой улыбкой подумал Андрей Анатольевич.

– Ваше предложение как никогда насущно, – тем временем продолжал адмирал, – следовало бы показать кое-кому…

– Если говорить о нашей акции против «англичанина», то она как раз в целях «не показать»! И признаюсь – это крайняя мера. Рожественский точно ничего не станет предпринимать против «британца» – оттеснять, произвести навал или ещё что-нибудь?

– Рожественский считает, что ледокол уже видели и его наличие не представляет тайну.

– Он не понимает? – Черто́ву совершенно не нравились эти секреты-недомолвки между Дубасовым и Рожественским – провокация непредвиденного.

– Понимает, но подчиняется…

– Чему? Неизбежности?

Дубасов не ответил, словно нёс вину за коллегу-адмирала. И перевёл тему:

– Как это будет? Я лично выйду на «Скуратове». После инцидента «британец» не тушил огни – всё согласно правил. И остерегался – видели яркий прожектор по воде. Так как это будет?

– Дайте нам радиопеленг – просто держите связь и направление на цель относительно севера. Пилот его не упустит. Это будет пожар.

– Всего лишь?

– Этот огонь будет трудно потушить… это деморализует, – Андрей Анатольевич и сам не знал последствий. Теперь лишь оставалось надеяться, что лётчики не промахнутся, бочки удачно лягут, пожарные партии англов встретятся с неожиданностью для себя. И будет эффект. Однако это не исключает и того, что английский капитан упрётся и, несмотря ни на что, продолжит выполнение задачи.

– А Лондон не поднимет со своей стороны шум, если с их крейсером что-нибудь случится?

– Вы ж говорите, что всего лишь пожар. Не обстрел, не торпеды, ни даже таран! Пожар на корабле – это некомпетентность экипажа и командира… Этот сор из избы джентльмены выносить не станут. Вертолёт ваш шумноват, конечно, – Дубасов фыркнул и по голосу даже развеселился, – так пусть рассказывают, что к ним прилетала русская Баба-яга со Змеем Горынычем!

Черто́в без паузы задал ещё один вопрос, который волновал его в том числе:

– А если крейсер не один? Тогда наш якобы упреждающий бросок превращается в бесполезную возню.

– Я задействовал в разведке промысловые шхуны и рыбаков. Дымы бы заметили и донесли.

– И ещё, Василий Фёдорович, – можно было немного перейти на доверительный тон, – пусть утром распустят слух, что видели в небе дирижабль.

– Дирижабль? – Адмирал раздумывал пару секунд, сразу просекая идею дезинформации. – Чей? Немецкий? Французский?

– Не важно. Пусть сами гадают. И оправдываются.

– Хорошо. Конец связи.

* * *