– Следов нет, – сказала Карина. Достала пачку сигарет, нервно закурила. – Дед, ты не видел, кто это? Шёл кто по льду?

– Нет, как увидел – уже топ! – горячо воскликнул дед. – Что ж вы не спасаете-то?

– Это восставший, дед, – сказала Карина, всасывая полсигареты одной затяжкой. – Течением принесло. Ничего, притопнет, по дну дойдёт. Или к берегу вынесет.

– Вы ж должны восставших спасать! – возмутился дед.

– Лёд плохой, – сказал я. – О живых думать надо.

Дед что-то возмущённо забухтел.

Я прижал ладони ко рту и закричал:

– Эге-гей! Ты живой? Ответь, если живой!

Руки всё так же механически царапали лёд.

– Восставший, – уверенно подытожила Карина. – Спасибо, дедушка. За бдительность.

– А если живой? – неуверенно сказал дед. – Сил уже нет крикнуть, бывает такое…

Я снял мачете и протянул Карине.

– Что ты собираешься делать? – воскликнула она.

– Глупость, – сказал я. – Я большой специалист по глупостям. Не менее двух-трёх в день.

Лёд был таким грязным, что ложиться на него было противно. Я прошёл метров десять, прежде чем всё-таки лёг – под ногами стало скрипеть. Дальше я полз, временами поднимая голову и пытаясь оценить расстояние.

Лёд скрипел и шёл волнами.

Лёд был мокрым.

Лёд был грязным.

Какой же он был грязный, твою же мать, какие мы, люди, свиньи, грязные свиньи, да нет, свиньи куда чистоплотнее нас…

Там были окурки, банки, бутылки. Был использованный презерватив – нашли время и место, зимой на льду трахаться! Была лужа грязного машинного масла, это-то откуда? Была порванная книжка стихов неизвестной мне поэтессы.

Потом воды на льду стало совсем много, и я посмотрел в серое лицо подростка, барахтающегося в полынье.

Тьфу ты, пропасть… Восставший.

Я начал пятиться по льду.

Глаза подростка неотрывно смотрели на меня. Губы беззвучно шевелились.

Я остановился.

В глазах не было голода. В глазах был ужас.

Я продвинулся вперёд ещё на метр. Вытянул руку. Поймал парня за ладонь. И начал отползать от полыньи, таща подростка из воды.

Лёд под ним ломался трижды. Я тащил его к берегу, а полынья ползла за нами, раскрываясь жадным голодным ртом.

– Твою же мать, твою же дуру мать, шевелись! – ругался я.

Парень слабо дёргался. Рука была холодна как лёд.

Может, всё-таки восставший?

Потом в мою ногу вцепилась чья-то рука. Я почувствовал табачный запах. Карина отчаянно ругалась матом и тащила меня. Потом отпустила, я протащил парня по льду, она взяла его за другую руку и мы поползли к берегу. Там суетился неугомонный дед, бегали какие-то мужики с досками и бухтой троса. Но мы уже доползли до твёрдого льда.

Мы содрали всю грязь со льда, от полыньи тянулась чистая белая полоса. Вся дрянь, что накопилась за зиму, была теперь наша.

– Какого… какого ты его тащил! – кричала Карина, вставая. – Восставший же, восставший, блинский блин, ты что, Дениска?

– Спасибо… – вдруг пропищал восставший. И тонко, с подвыванием, заплакал. Если бы он не сказал своё волшебное слово, я бы точно решил, что это мертвяк.

– Живой! – восхитилась Карина. – Денис, да он живой! Эй, сухое тащите!

Мы выволокли подростка на берег. Ему было лет пятнадцать, он был прыщав и посерел от холода. И впрямь, с первого взгляда типичный восставший. Парня подхватили, поволокли к дороге, где уже остановилось несколько машин, содрали одежду, стали растирать водкой, кутать в скинутые куртки…

– Могли бы и нам принести, – глядя вверх, к дороге, сказала Карина. И заразительно засмеялась. – Нет, мне же за руль ещё. Денис, ну ты реально псих! Как понял, что он живой?

– Мёртвые не боятся, – сказал я. – А у него ужас был в глазах.

– Разглядел же, – восхитилась Карина.

– Так я, знаешь, какой офигительный специалист по страхам и ужасам? Я ведь всего боюсь. – Я стащил форменную куртку и встряхнул, сбрасывая часть грязи. – Пойдёмте к машине, коллега. Может быть, нам в отделении нальют?

В отделении нам не налили, разумеется. Но вечером я налил Карине сам, и следующие три месяца мы были очень близки – пока наш короткий роман не выдохся сам собой, тихо и мирно. Я даже гулял на её свадьбе.

* * *

Я посмотрел на фонтан, на мамаш и бабушек, на беседующих кваzи и на того, молодого, что сидел с мольбертом. Жаль, что они тут. Потом посмотрел на малыша, играющего в мячик, – и тот почувствовал взгляд, поднял на меня глаза. Я улыбнулся, и он, успокоенный, снова побежал по дорожке, неловко пиная мячик.

Быстро.

Я должен быть очень быстрым. Как кваzи. Как супер-кваzи. Если бы Представитель маскировался под человека – всё было бы очень легко. Один короткий порез – и густая, нечеловеческая кровь выдала бы его. Но ему не нужно маскироваться, это время прошло одиннадцать лет назад, когда он каким-то мистическим образом пробудил спящие гены бессмертия у всех людей на Земле.

Конечно, если я не сошёл с ума. Если действительно прав я, а не Представитель.

Значит, он должен испугаться. По-настоящему испугаться за себя, за свою жизнь, за свои грандиозные планы.

– Я самый лучший в мире специалист по страхам и ужасам, – сказал я. – И раньше был хорош, а в последнее время вообще наловчился. А ещё я специалист по глупостям!

Бедренца я ударил ладонью в грудь, отшвыривая от себя, – просто чтобы он не наделал глупостей, не попытался меня удержать. Ударил, уже вскакивая, сверху вниз – и сбил со скамейки, одновременно правой рукой хватая Представителя за плечо.

Тот даже не удивился и даже не попытался вырваться. С улыбкой продолжал стоять, глядя на меня, лишь мышцы под моими пальцами напряглись, закаменели. А чего ему бояться? Кваzи в два раза сильнее и куда быстрее обычного человека, они регенерируют после заряда картечи в грудь…

Левой рукой я работаю мачете почти так же хорошо, как и правой.

Наверное, я переученный левша.

Лезвие сверкнуло тёмной молнией, когда я вырвал мачете из ножен. Чуть-чуть недоверия появилось в глазах Представителя – и сменилось болью.

Я отрубил ему кисть правой руки, зацепил бок, пропоров дорогой итальянский пиджак, – и оставил длинную, хоть и неглубокую рану на ноге.

– Это за мою жену, сука, – сказал я, подтягивая Представителя к себе, – и ударил головой в лицо, расквасив нос. – Это за всех, кого сожрали и растерзали!