Аббас оглядывается. Журналист часто моргает своими маленькими глазками и не выглядит отчаянно храбрым. Он уже на несколько шагов отступил и готов скрыться в пурге. Оставаться одному против неведомого и невидимого противника совсем не хочется. Аббас отходит спиной вперед, пятится, спотыкаясь, но не падает и продолжает стрелять. Он нажимает на спусковой крючок истерично, со страстью, со злобой, с азартом и не сразу понимает, что не слышит больше выстрелов. Потом соображает, что патроны кончились, снимает рожок, переворачивает, чтобы вставить спаренный запасной, примотанный к основному изоляционной лентой, но опять выстрелов не слышит и только тут понимает, что в пылу боя уже менял рожок и патронов у него больше нет...

Он оборачивается. В снежной кутерьме уже едва угадывается спина отходящего Раундайка. И только тогда Аббас бежит, догоняя единственного оставшегося с ним участника группы. Однако, уже оказавшись с журналистом рядом, Аббас вдруг вспоминает, что около убитого боевика лежит его автомат. Там еще могут быть патроны. Он пытается рвануться туда, но сильная рука Раундайка ловит его за локоть и тащит по тропе.

– Патроны! Там – патроны...

– Там – федералы... Они нас видят... У них ПНВ...

Аббас соглашается. И торопится, пробираясь как можно дальше от места засады.

Самое плохое: ни он сам, ни Раундайк не знают, куда эта тропа приведет их. Она может вывести одинаково и на вершину перевала, и спустить вниз, в долину. И что лучше – непонятно, потому что засада может быть везде.

– Патроны есть? – спрашивает Аббас.

– Два выстрела, – на ходу отвечает Раундайк.

– Один тебе, один мне... – Аббас шутит мрачно.

И снова идут, торопятся до тех пор, когда наконец понимают, что тропа идет ровно, а долина поднимается почти до ее уровня. И пурга, словно завершив спектакль в темноте, распахивает шторы – стремительно стихает, делая видимость пусть и не полной, но, можно сказать, удовлетворительной. Впрочем, Аббас знает, что это ошибочное мнение, пурга не стихает, а уходит куда-то в сторону, чтобы и там кого-то накрыть, спрятать или, напротив, заманить в ловушку. Пурга в горах часто ходит полосами.

– Дукваху надо искать, – решает Аббас.

– Где его искать?

– Там, где он был.

И Аббас, присмотревшись к склону, решает, что момент и обстановка подходящие, и прыгает, чтобы просто съехать в долину. Высота небольшая. Даже оттого, что он переворачивается и лицом в сугроб ныряет, не расстраивается. Не до того сейчас. А по противоположному склону, еще более пологому, можно до тропы подняться. Где-то там Дукваха...

* * *

Аббас не думает о том, что может случиться, если Дуквахи больше нет, а по тропе навстречу ему выдвигаются федералы. А это вариант не просто допустимый, но даже вполне естественный. Это прекрасно понимает Раундайк, но он почему-то встречи с федералами не боится. И смело идет за Аббасом, у которого даже патронов в рожке автомата нет.

Дукваха появляется из-за поворота тропы буквально через две минуты. Вернее, сначала появляется Николай, а через пару секунд Дукваха, отстающий и зажимающий рукой плечо. Оба они останавливаются, не сразу сообразив, кто идет по тропе впереди, и вскидывают оружие. Но узнают быстро и прибавляют шагу. Аббас с Раундайком останавливаются, дожидаясь.

– Что произошло? – спрашивает Дукваха с десяти шагов. Ветер уже не такой, чтобы отнести слова в сторону. – Нас обстреляли снайперы с вашей позиции. Снайперы и автоматчики...

– Нас атаковали в спину, – говорит Аббас и опускает голову. Ему стыдно, что он и свою группу потерял, и Дукваху подставил.

– Это была ловушка, – решает Раундайк. – Они ожидали нашего появления.

– Если бы это была ловушка, вы не вышли бы... Они перекрыли бы тропу и с другой стороны.

– Сил не хватило.

– Хватило бы пары человек, чтобы вас запереть. Кроме того, ловушку делали бы с двух сторон долины. И нас бы заперли... Это были «волкодавы», что вышли преследовать мой джамаат. Их вертолет высадил. Они перебили мои заслоны. И добрались до нас...

– Весь твой джамаат – ты один, – говорит вдруг Раундайк, словно намекая, что время командования Дуквахи прошло и теперь, скорее всего, командовать будет Аббас, у которого остался хотя бы один боец.

Раундайк успел хорошо изучить характер чеченцев. И знает их неукротимую тягу к власти над другими. Аббас обязан попасться в такую ловушку и обязан быть после этого благодарен Раундайку.

Но Аббас ожидания журналиста оправдывать не собирается:

– Мы все теперь – твой джамаат. Командуй, эмир... Но у меня нет патронов, у Раундайка два патрона.

– У меня у самого на пару очередей, – как настоящий двузуб, скалится в сторону Раундайка Дукваха. – У Николая...

– Пустой рожок.

Николай для наглядности стучит костяшками пальцев по жестяной стенке автоматного рожка. Звук звенящий, какого не бывает при полном.

– Это называется – босиком, но в шляпе... Идем в отряд! – Дукваха решает быстро и конкретно. – «Волкодавы» умеют читать следы не хуже собак. Они уже знают, сколько нас, и понимают, куда мы направляемся. Будет погоня. Время терять нельзя...

– Тебя надо перевязать, – говорит Николай.

– На ходу... – Дукваха убирает руку от плеча. «Камуфляжка» пропитана кровью. – На ходу перевязывай!

И он, не останавливаясь, а только скалясь от боли, снимает с одного плеча куртку, нисколько не боясь замерзнуть. Николай, пристраиваясь к быстрому шагу эмира, на ходу начинает делать перевязку.

– Сильно задело? – спрашивает со спины Раундайк.

– Кость перебило. Пуля в плече застряла.

– Значит, нужна операция...

– Операция будет, – отвечает Дукваха, – если мы к обеду доберемся до отряда, если отряд в четыре часа, как и должен, снимется с места, если отряд за сутки доберется до границы. Вот тогда и будет мне операция... Парамидол я уже вколол, – останавливает он жестом здоровой руки руку Николая со шприц-тюбиком.

– К обеду мы можем успеть... Но идти придется, – Аббас не договаривает последнюю часть фразы. Все и без того понимают, что идти им придется на пределе возможностей. А сможет ли это сделать раненый? – А Анвар? Что с Анваром?

– Если не расстреляли спящего, то в плену...

Аббас думает о том, что оставил на груди товарища свой дневник. Вообще-то, ничего плохого в том нет, что дневник попадет в руки федералов, потому что никаких секретных сведений Аббас не раскрывает. Даже рассказывая о беседах с мирными жителями, он не называет имен, только указывает первую букву фамилии. Тем не менее мысль, что его записи будет читать и изучать какой-нибудь следователь, неприятно кусает...

Но мысли успокаиваются, и сердце начинает биться ровнее, когда Аббас входит в ритм движения. Он идет замыкающим, смотрит не вперед, а только себе под ноги и старается, чтобы каждый последующий шаг был точно такой же длины, как предыдущий. Необходимо соблюдать установленный ритм. Тогда легче...